Удушьем свело оболочку,
Как змей, трещала ладья,
Сегодня ж мне кажется точкой
Та ночь в небесах бытия.
Не помню я, был ли я первым,
Иль первою были вы
По ней барабанили нервы,
Как сетка из бичевы.
Громадой рубцов напружась,
От жару грязен и наг,
Был одинок, как ужас,
Ее восклицательный знак.
Проставленный жизнью по сизой
Безводной сахаре небес,
Он плыл, оттянутый книзу,
И пел про удельный вес.
<1917>
----------------------------
(*) страстная (итал.).

Последний день Помпеи
Был вечер, как удар,
И был грудною жабой
Лесов багровый шар,
Чадивший без послабы.
И день валился с ног,
И с ног валился тут же,
Где с людом и шинок,
Подобранный заблудшей
Трясиной, влекся. Где
Концы свели с концами,
Плавучесть звезд в воде
И вод в их панораме.
Где словно спирт, взасос
Пары болот под паром
Тянули крепость рос,
Разбавленных пожаром.

- 346 -
И был, как паралич,
Тот вечер. Был, как кризис
Поэм о смерти. Притч
Решивших сбыться, близясь.
Сюда! Лицом к лицу
Заката, не робея!
Сейчас придет к концу
Последний день помпеи.
<1917>
* * *
Это мои, это мои,
Это мои непогоды
Пни и ручьи, блеск колеи,
Мокрые стекла и броды,
Ветер в степи, фыркай, храпи,
Наотмашь брызжи и фыркай!
Что тебе сплин, ропот крапив,
Лепет холстины по стирке.
Платья, кипя, лижут до пят,
Станы гусей и полотнищ,
Рвутся, летят, клонят канат,
Плещут в ладони работниц.
Ты и тоску порешь в лоскут,
Порешь, не знаешь покрою,
Вот они там, вот они тут,
Клочьями кочки покроют.
<1917>
Прощанье
Небо гадливо касалось холма,
Осенью произносились проклятья,
По ветру время носилось, как с платья
Содранная бурьянами тесьма.
Тучи на горку держали. И шли
Переселеньем народов на горку.
По ветру время носилось оборкой
Грязной, худой, затрапезной земли.
Степь, как архангел, трубила в трубу,
Ветер горланил протяжно и властно:
Степь! Я забыл в обладании гласной,
Как согласуют с губою губу.

- 347 -
Вон, наводя и не на воды жуть,
Как на лампаду, подул он на речку,
Он и пионы, как сальные свечки,
Силится полною грудью задуть.
И задувает. И в мрак погрузясь,
Тускло хладеют и плещут подкладкой
Листья осин. И, упав на площадку,
Свечи с куртин зарываются в грязь.
Стало ли поздно в полях со вчера
Иль до бумажек сгорел накануне
Вянувший тысячелетник петуний,
Тушат. Прощай же. На месяц. Пора.
<1917>

Муза девятьсот девятого
Слывшая младшею дочерью
Гроз, из фамилии ливней,
Ты, опыленная дочерна
Громом, как крылья крапивниц!
Молния былей пролившихся,
Мглистость молившихся мыслей,
Давность, ты взрыта излишеством,
Ржавчиной блеск твой окислен!
Башни, сшибаясь, набатили,
Вены вздымались в галопе.
Небо купалося в кратере,
Полдень стоял на подкопе.
Луч оловел на посудинах.
И, как пески на самуме,
Клубы догадок полуденных
Рот задыхали безумьем.
Твой же глагол их осиливал,
Но от всемирных песчинок
Хруст на зубах, как от пылева,
Напоминал поединок.
<1917>

- 348 -
Наброски к фантазии
"Поэма о ближнем"

1
* * *
Во все продолженье рассказа голос
Был слушатель холост, рассказчик женат,
Как шляпа бегущего берегом к молу,
Мелькал и мелькал,
И под треск камелька
Взвивался канат
У купален.
И прядало горе, и гребни вскипали
Был слушатель холост, рассказчик женат.
И часто рассказом, был слушатель холост,
Рассказчик женат; мелькающий голос,
Как шляпа бегущего молом из глаз
Скрывался сбивало и в черные бреши
Летевших громад, гляделась помешанным
Осанна без края и пенилась, пела и жглась.
Как будто обили черным сукном
Соборные своды, и только в одном
Углу разметались могучей мечты
Бушующие светоносно листы.
Как будто на море, на бурный завет,
На библию гибели пенистый свет
Свергался, и били псалмами листы,
И строки кипели, дышали киты.
И небо рыдало над морем, на той
Странице развернутой, где за шестой
Печатью седьмую печать сломив,
Вся соль его славит, кипя, суламифь.
И молом такого-то моря (прибой
Впотьмах городил баррикаду повстанца)
Бежал этот голос, ужасный, как бой
Часов на далекой спасательной станции.
Был слушатель холост, был голос была
Вся бытность разрыта, вся вечность, рассеянный,
Осклабясь во все лицо, как скала,
И мокрый от слез, как маска бассейная,
Он думал: "Мой бог!
Где же был ране
Этот клубок
Нагнанных братом рыданий?

- 349 -
Разве и я
Горечи великолепий,
В чаши края
Сердцем впиваяся, не пил?
Как же без слез,
Как же без ропота, молча
Жжение снес
Ропота, слез я и желчи?
Или мой дух, как молитвенник,
Лютых не слыша ран,
К самому краю выдвинут
Черной доски лютеран.
Служит им скорбью настольной,
Справочником и с тем
Жизнь засолила больно
Тело моих поэм?"
2
1
Я тоже любил. И за архипелаг
Жасминовых брызг, на брезгу, меж другими,
В поля, где впотьмах еще, перепела
Пылали, как горла в ангине,
Я ангела имя ночное врезал,
И в ландыша жар погружались глаза.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как скряги рука
В волоса сундука,
В белокурые тысячи английских гиней.
2
Земля пробуждалась, как Ганг
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .

- 350 -
3
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Не я ли об этом же о спящих песках,
Как о сном утомленных детях,
Шептал каштанам, и стучало в висках,
И не знал я, куда мне деть их.
И сравнивал с мелью спокойствия хмель,
С песчаной косой, наглотавшейся чалений
И тины носившихся морем недель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87