– Марк, я на работе и пришел к тебе по делу.– Мы тоже на работе, – сказал самый патлатый, – и пришли сюда тоже по делу.– В самом деле… Может быть, встретимся вечером? – предложил Ользевский. – Что же мы, право… Столько лет не виделись… Расскажешь, как ты там, в полиции… Грязная, наверное, работка? Алкаши, наркоманы, да?– Да нет, – сказал я, – не всегда. Бывает и почище публика.– Например, программисты, электронщики… – подхватил коллега с подоконника.– Приходится их арестовывать прямо у пультов, – сказал патлатый, и они снова заржали.– А револьвер у полицейского с собой? – спросил третий.Револьвера у меня с собой, конечно, не было. (Да и зачем бы он мог мне понадобиться на территории городка?)Коллеги Ользевского ржали, продолжая острить.Все это отнюдь не означало, что они что-то имеют против меня. Просто такая это вот была манера: непрерывно иронизировать, непрерывно над чем-то (или над кем-то) смеяться. Признаться, я и раньше, десять лет назад, утомлялся от этого. Ользевский – нет. Правда, сейчас Марк, похоже, не был заводилой. Он был теперь, наверное, мэтр и вставлял свои шутки изредка.Что ж, они привыкли к этой своей манере, они жили ею, как жили кофе и сигаретами, и еще у них должно было пахнуть канифолью, но канифолью не пахло, потому что теперь уже ничего не паяли ни электронщики, ни, тем более, психоники – элита элит.Они веселились, они острили и при этом вовсе не думали, что меня это может особенно задеть. Да меня бы и не задело. Я отчетливо понимал, что меня это совсем бы не задело, я б отлично сумел поладить с этими ребятами, и они давно бы ушли, и я разговаривал бы уже с Ользевским – если бы это был не Ользевский.– Ты что, Борис, смотришь на меня так неприязненно? – поинтересовался Ользевский. – Наверное, ты вспомнил девчонку, что мы не поделили, Ольгу? Ребята, я у него в свое время отбил девушку, а он в отместку едва не отбил мне печень! Что бы я делал сейчас без печени?– Спортсмен-спортсмен, а девочку упустил – айай-ай…– Она предчувствовала, что он переквалифицируется…– Да, а теперь-то, наверное, с девочками плохо, да?– Да нет, он же не курит…– Потом ведь у полицейских, наверное, бесплатно… У них абонемент…Боже ты мой, он все забыл. Он забыл не только мое имя, он забыл все, как это было с Ольгой, да, она нравилась мне, но я ей – нет, ей нравился Марк, но все это было непросто, а сейчас он уже забыл, что об этом не надо говорить – должны же быть вещи, о которых не надо болтать; он все забыл и так легко вспоминает об этом…– Меня зовут не Борис, а Юрий, – сказал я. – Плохо у тебя, старик, с памятью. Ранний склероз, а?Они все так же дружно заржали, и Марк в том числе. Моя реплика была в русле, в их тоне, в их стиле. Стиле легкого, а иногда, впрочем, и слегка натужного, но главное – непрерывного юмора.– Извини, Юра, действительно забыл, – сказал он, переставая смеяться. – Давай уж действительно о деле, ты ведь говоришь – по делу пришел?– Остальным придется выйти, – сказал я нарочито жестко и сразу вызвал теперь уже явное неприятие себя, уже антипатию – они сразу от этого тона и от этого предложения как-то подобрались, прищурились и дым стали пускать струей.– Юра, у нас обычно не бывает секретов, – сказал Ользевский, тоже слегка подобравшись, – и я не совсем понимаю твой тон… Ведь я же не в полицейском участке…– Дело их не касается, – продолжил я в том же жестком тоне. – Будь любезен, выставь своих сотрудников вон.Это было уже слишком, тут-то они окончательно выпали в осадок и, конечно же, теперь они собирались остаться здесь прочно и собирались досматривать и доигрывать спектакль до конца.– Сбитнев, я не буду выставлять вон своих сотрудников, – помедлив, холодно ответил Ользевский. – Мы не преступники и не подозреваемые. Угодно со мной будет поговорить отдельно – пожалуйста, вызови меня в свою контору. Только это у нас делается не просто…– У нас это вообще не делается, – вставил патлатый. Они теперь не смеялись. Они теперь дружно встали против полицейского монстра, вторгшегося вдруг в их тихий, рафинированный, электронный мирок. Странно, странно, но Ользевский даже теперь будто и не подозревает, по какому поводу мог я прийти к нему. Ни тени страха. Ни тени сомнения…Плохо, плохо я себя веду. Мне вдруг на момент захотелось, чтобы вместо этих ребят здесь оказались молодчики, работавшие на Умберто, с ними я поговорил бы по-другому. Нет – хуже! – мне захотелось именно с этими ребятами, здесь, поговорить по-другому… А ведь дело не в них, наверняка в одном Ользевском, не могут же они все… Да и поверил бы я, что на взятку мог польститься Ользевский?– …Так что, видимо, разговор не получится. Может быть, ты придешь в другой раз?– Звеня наручниками…– С ордером на обыск…– С ордером на арест, – сказал я. – Бывает, мы имеем дело не только с алкашами и наркоманами. Бывает, что иной раз и другие люди совершают преступления. Разного рода. Один, например, дает взятки, другой берет. На этом попадаются и крупные кинодеятели… и мелкие программисты-электронщики…Пока его коллеги бросили, не задерживаясь, пару ответных реплик, Марк Ользевский понял. Он сильно изменился в лице. Рукой он провел по лбу и глазам и как бы стер улыбку. Затянулся, но уже не стал пускать колец, а ткнул сигарету в блюдце, заменявшее им пепельницу.– Ладно, – сказал он. – Ребята, оставьте нас. Человек пришел по делу.Они, в конце концов, ушли, хотя и без желания, не понимая слабости шефа, не давшего отпор полицейскому хаму. Но я не торопился начинать. Слишком был взвинчен, а главное – я теперь понимал, что Ользевский тоже лишь исполнитель. Мне надо было узнать, что конкретно задумано, кто уйдет в прошлое и когда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41