Это был сын сарматского вождя. Молодое его лицо чуть опушила бородка, лукавые глаза смотрели весело и цепко. На скаку он лихо осадил коня, отчего сильно качнулся вперед, как поклонился, развернул неокрепшие плечи и молодцевато упер в бок руку с повисшей на ней золотой нагайкой.
– Вождь Агафарсис просит отдохнуть с дороги. Тебя позовут, – с улыбкой проговорил он, явно красуясь своим мелкочешуйчатым греческим панцирем. Его тонконогий, пригонный, аравийский скакун вскидывал сухую голову, кривил губами, пытаясь вытолкнуть языком железные удила с золотыми по бокам планками псалий. Мадий залюбовался юношей.
– Скажи Агафарсису – Мадий приехал, от Агая, – ответил он бравому царевичу.
– Отец уже знает! – рассмеялся юноша. – Эй, кто-нибудь! Проводите старейшину в кибитку.
Развернул коня и ускакал.
Несколько дней ждал Мадий, когда же Агафарсис позовет его, но напрасно. Каждое утро ему и воинам доставляли пищу, кумыс, приходил царевич, болтал о том о сем, но срок встречи с вождем все отодвигался.
Старейшина сидел в кибитке у очага. Здесь же были и пятеро его воинов. Кто штопал одежду, кто точил меч или чистил панцирь – нашитые на воловью кожу бронзовые или железные бляшки, кто просто спал. День уходил в вечер, дул пронзительный ветер, крутил дым над отверстием в кибитке, загонял его назад. В кибитке стало уже темно, и лица сидящих были медными от огня.
В странном положении чувствовал себя старейшина. Кто он? Пленник или посол? Сколько раз пытался пройти по становищу к юрте Агафарсиса, но за каждым шагом кто-то незримый следил, доносил и обязательно на пути вставал царевич, мягко и требовательно возвращал в отведенную послам кибитку. Даже лошадей своих Мадий нигде не видел. И сегодня утром его остановили. От подошедшего царевича старейшина резко потребовал немедленного свидания с вождем. Улыбаясь, юноша пообещал принести ответ вечером. Что происходит?
Сидящий у входа воин вскочил, посторонился. В кибитку вошел царевич. На этот раз лицо его было хмурым.
– Вождь опечален, что не может скоро увидеть тебя, – сказал он от порожка. – Скакун его шибко припадает на ногу. Подожди перемен, старейшина.
Мадий при его появлении не поднялся, как обычно. Он глядел на огонь, сутуля спину и сцепив зубы.
– Разве мы пленники ваши, царевич? – гневно спросил он. – Где наши кони?
– В табуне! – воскликнул царевич, удивленно вскинув тонкие брови, будто вопрос старейшины странен. – Где же им быть? Там они.
– Пусть будут здесь. Я так хочу.
– Пригонят, – заверил царевич. – Если хочешь, выезжай в степь, развлекайся. Я дам тебе хороший конвой.
– У меня свой хороший есть.
– Э-э, ты меня не понимаешь, – похлопывая нагайкой по мягкому сапогу, надулся царевич. – Я дам большой конвой… Царский! Будешь во всей обороне, кругом. Твоя жизнь, как моя жизнь. Ты друг.
Мадий повернулся к нему, сказал с нажимом:
– Агай ждет ответа, он нетерпелив, сам может прискакать. Утром пусть пригонят лошадей. Будем возвращаться в скифские степи.
Царевич нагловато заулыбался.
– О-о, коней угнали далеко, на соленые травы. Ай, хорошие травы, вкусные травы. День надо туда, день надо назад. Как можно завтра? – он ладошкой прикрыл зевоту. – Куда спешишь? Зачем такой? Сиди, жди. Хорошим будь.
Приложил к груди руку с нагайкой, поклонился, выпятился из кибитки. Вышедший вслед за ним воин конвоя тут же вернулся, сообщил:
– Старейшина, стража вокруг нас.
Мадий кивнул, будто знал об этом.
– Готовы ли к смерти, воины? – тихо спросил он.
В ответ конвой молча наложил ладони на рукояти мечей.
К ночи становище утихло. Луна, как натертый щит, сияла в безоблачном небе. Она выбелила верхушки юрт и кибиток, припорошила голубым сонную степь. Мадий стоял у входа, ждал, шевельнется ли стражник, замерший при его появлении. Но тот торчал на месте неподвижно, будто столб коновязи, и только на верхушке высокого шлема взблескивала лунная звездочка. К ногам старейшины подпрыгал длинноногий щенок, взлаивая на свою тень, рядом завыла собака, вытянув вверх острую морду. Редкие щетинки ее усов топорщились, посеребренные льющимся сверху светом. Мадий так и не дождался, когда стражник пошелохнется, вернулся в кибитку, лег.
Ночь убывала медленно, огонь в очаге был чуть жив, и старейшина смотрел, как желтое пятнышко постепенно засасывает темень. Воины тоже спали, он чувствовал это. И когда кто-то стал приподнимать войлок в противоположной стороне от входа, они дружно залязгали мечами, выхватывая их из ножен.
– Не рубите! – шепотом вскричал человек, вползая в кибитку. – Огонь вздуйте, я один.
Кто-то быстро подживил в очаге огонь, и в прибывающем свете Мадий разглядел вползшего, а потом и узнал его.
– Толмач? – удивился он. – Ты почему не в Персиде?
– Потому, старейшина, что персы не вернулись к себе домой, – заговорил толмач. – Они здесь. Агафарсис на вашей стороне не будет, скорее наоборот. Наш посол…
– Бритолицый?
– Да. Он от имени Дария сулит сарматам вечный мир, если они ударят на вас с севера. Сарматский царь – шакал. Хочет подбирать кости после обеда барса. Много дней не говорил ни да, ни нет. Сегодня сказал.
Толмач уставился на старейшину, ожидая вопроса, и Мадий задал его:
– Агафарсис согласился?
Толмач кивнул, сжал кулаки. Глаза его заблестели. Когда он зашептал, то столько злости слышалось в его голосе, что воины удивленно придвинулись к нему.
– Знай, старейшина, кто этот посол и зачем сам поехал в Скифию. Он поведет на вас правое крыло вокруг Меотиды через Танаис. Дарий любит его. В битвах везет ему.
Мадий покусал губу, хмыкнул.
– Ты, персид, почему не любишь своих?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81