Несколько минут по улице не проезжали ни легковые автомобили, ни грузовики. Лишь слышалось воробьиное чириканье да возгласы бегающих среди деревьев ребятишек.
– Не стоит делать из мухи слона, Мануэль, – заговорил наконец дон Лотарио, поборов волнение. – Выйдет дочь замуж, будешь видеть ее, как говорится, не изо дня в день, а со дня на день. Постепенно привыкнешь… только и всего.
– Что поделаешь, дон Лотарио. Придется смириться со многим. Она станет женой, полюбит мужа больше нас, родителей. Ведь он будет отцом ее детей, ее потомства. А родное дитя – плоть и кровь свою – всегда любишь больше всех на свете. Дети – наше будущее, родители – прошлое. Мы свою миссию выполнили. Теперь пусть она воспитывает… Радости и горести детей будут волновать ее больше наших радостей и печалей, а на стене в комнате, куда нам уже не дано будет входить каждый день, появятся наши портреты.
– Я понимаю тебя, Мануэль. Сегодня ты настроен на лирический лад. Не так-то часто ты даешь волю своим чувствам.
– …И, как назло, сегодня опять воскресенье!
– Чем мешают тебе воскресенья? У тебя мания какая-то!
– При чем тут мания? Просто терпеть не могу воскресных дней! Будь я охотником, футбольным болельщиком, картежником, куда ни шло! Я бы кое-как скоротал свободное время. Согласитесь, просиживать часами в казино и бездельничать не очень-то веселое занятие… В провинциальных городах воскресные дни никому не нужны. В казпно мы достаточно времени проводим в будни, не говоря уже о праздниках… По воскресеньям я чувствую себя не в своей тарелке. Без конца зеваю и не жду ничего хорошего.
– Но воскресенье накануне свадьбы Альфонсы должно быть для тебя особенным.
– Черта с два! Дома пи к кому не подойдешь, ни с кем словом не обмолвишься. Они все помешались на свадьбе… В воскресные дни, когда никто никуда не торопится, магазины закрыты, в дверях домов и на каждом углу не встречаешь знакомых, у меня такое чувство, будто я пришел с одних похорон и собираюсь пойти на другие. В воскресные дни хорошо устраивать похороны.
– Ты уж скажешь.
– Особенно тошно становится днем. С утра еще чего-то ждешь, на что-то надеешься, а выпьешь кофе в полдень, и кажется, будто солнце и облака застыли в небе.
– Знаешь что? Давай-ка отправимся с тобой в «Руидеру» и перекусим там.
– Там тоже воскресенье, дон Лотарио.
Внезапно их беседу прервал чей-то возглас:
– Восемь часов! Пора на покой!
Дон Лотарио и Плиний огляделись по сторонам, но никого не обнаружили, кроме ребятишек, которые, прекратив беготню, тоже с любопытством озирались вокруг.
Снова послышался чей-то веселый голос и смех:
– Эй, дон Лотарио, эй, Плиний! Призываю вас к объединению!
Из-за машины, стоявшей на автомобильной стоянке, показалась увенчанная беретом голова Браулио, который громко хохотал, что отнюдь не пристало философам. Двое ребятишек, увидев его, тоже рассмеялись. Плиний и дон Лотарио, заметив Браулио, одновременно показали в его сторону пальцами.
– Гляньте-ка? философ на стоянке машин! – воскликнул дон Лотарио.
– Не на стоянке, сеньор ветеринар, а на жалком ее подобии! – прокричал им Браулио, распрямляясь во весь свой громадный рост и простирая к небу длиннющие руки.
– Видишь, Мануэль, на нашего философа осень действует бодряще.
Все еще стоя за машиной, Браулио снова прокричал:
– Добро пожаловать ко мне в погребок распить в мирной, веселой компании кувшин доброго белого вина и отведать сыра в масле, того, который готовит Мигель Уертес. Сыр отменный! Вкусный-превкусный! Пальчики оближете! Ну как, принимаете приглашение?
– Принимаем! – откликнулся дон Лотарио, поднимая руки вверх в форме латинского V. – Пойдем, Мануэль. Белое вино и сыр в масле сразу развеют твою свадебную и воскресную хандру. Не говоря уже о прочем.
– Я все время размышлял, чего мне не хватает, – задумчиво произнес Браулио, когда друзья присоединились к нему, – а стоило увидеть вас, сразу понял: мне не терпелось поесть сыра в масле и выпить белого вина в компании двух таких вот дискредитированных блюстителей законности… Да, да, именно дискредитированных. Иначе вас не назовешь. Мне все известно, хотя я целыми днями копошусь у себя в житнице, вылавливая блох.
Плиний нахмурился, давая понять, что пресечет любые попытки коснуться этой темы.
– А вы тоже хороши, нечего сказать! – продолжал Браулио. – Гуляете тут и даже не вспомнили обо мне.
– На кладбище, куда упирается эта улица, есть персоны поважнее тебя, Браулио, – не скрывая досады, почти мстительно ответил ему Плиний.
– Куда им до меня, начальник! На кладбище, где гниют покойники, самая важная персона – могильщик., да и тот, разумеется, не чета мне… Мертвецы же, как только уходят в свой бессрочный отпуск, перестают быть персонами; они становятся воспоминанием… Так что я поважнее всех тех, кто покоится там, глядя в крышку гроба и сложив руки на груди.
– Ладно, Браулио, давай обещанный сыр и вино. Хватит кормить нас заупокойными речами. Тем более что Мануэль не расположен сегодня к мрачным беседам.
– Ну что ж, хватит так хватит… И без того яснее ясного, что это прописная истина. У нас, людей, всегда недовольный, мрачный вид, потому что мы от рождения знаем, едва, так сказать, оторвавшись от материнской пуповины, что окончим свои дни в могиле. Не знай мы этого заранее, мы выглядели бы гораздо веселее и не предавались грустным мыслям по ночам. Взгляните на животных: они безмятежны и резвы, потому что им невдомек, какой конец их ждет. А мы, люди, с самого раннего утра до поздней ночи, пока не уснем, даже в лучшие мгновения своей жизни – вы меня понимаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37