Лет тебе
немного, шестнадцать-семнадцать. В наших краях не бывал.
Так послушай, ежели желаешь, доброго человека. У нас тут
так: не укрылся на ночь за стенами - погиб. Мне плевать,
что ты мертвецов объедаешь, это пусть старейшины да жрецы
яйца чешут, но ежели мозги твои по весу достойны тела,
пораскинь ими. Корысти у меня нет, предупредить хочу.
- Ладно, - бурчит здоровяк, - предупредил. Что за твари
ночные, коих вы так боитесь? У меня, - тут он снова
погладил свой меч, - кое-что для них имеется.
- Против этой заразы, - отвечаю, - твоя игрушка что
веер придворной дамы супротив насильника. Сколько ни махай
- толку не будет.
Тут он поднимается, и я вижу, что киммериец на пол
головы меня выше и в плечах шире раза в два.
- А откуда ты, - гудит, - моль бледная, узнал, сколько
зим минуло с моего рождения и откуда я родом?
Не стал я ему объяснять, что вижу гораздо больше: и то,
что был он гладиатором в жуткой Гиперборее, и бежал оттуда,
и приключений имел немало... Положа руку на сердце, сам не
знаю, как это у меня получается, а только люди для меня -
не загадка. Хотя и отведал яиц оотэка лишь дважды, и открыл
их пагубную тайну, - потом отвратился от дурного
пристрастия, чего и всем желаю.
"Моль бледную" в другой раз, может быть, и не стерпел
бы, но встреча у Шрухта была куда важнее случайной стычки
на вечереющей дороге, и грусть-тоска почти отпустила, не
знаю почему. Быть может, здоровяк-киммериец, жрущий пищу
мертвых со спокойной ухмылкой, всколыхнул в душе что-то
далекое и полузабытое.
- Ладно, - говорю примирительно, - не след на ночь
глядя тут торчать. А ежели мечом помахать хочешь не
запросто так, а по делу, приходи в корчму "Божий глаз",
далее по дороге. Там буду тебя ждать. Солнце взойдет,
тогда и выясним, кто моль бледная, а кто шут колдунов
гиперборейских...
Тут он на меня и прыгнул. Хорошо прыгнул, по всем
правилам: чем сразу из ножен долой, и выпад мне в живот,
да еще с выкрутом! Такой выкрут, ежели дело до конца
довести, кишки по елкам развесит. "Штопор" у гладиаторов
зовется, а откуда то ведаю - не спрашивайте, никогда в
казармах Халоги не был, да и не очень туда собираюсь.
С трудом я отбился палочкой, живот свой тощий
от потрошения спас, а юноша северный уже снова в атаку
летит, и тут я смекаю, что не зря дурные предчувствия меня
мучили. Многих супротив моя деревяшка стояла, а
такой ярости по пустяку ее хозяин доселе не видывал! Решил,
видать, за пару слов меня северянин порешить, не иначе.
Ладно. Скакали мы в синей пыли довольно долго. Задел он
мне плечо, хитон разорвал и плечо оцарапал, да я ему
единожды набалдашником свинцовым ляжку огрел - смешные
поранки! Пока топтались, темень совсем упала. И вижу,
палкой размахивая, как из-под лап нависших, из-под
подлеска, начинает выползать... Он, рой гибельный!
- Стой! - ору я киммерийцу. - Стой, дубина оледенелая,
иначе обоим хана!
Он, даром что воин пылкий, - чутье, как у животного, -
сразу застыл, только глязенками синими вращает и острие
клинка с меня не сводит. Дыхалка у него сразу успокоилась,
взгляд осмысленный: рубака, как есть, бывалый. То и спасло
нас.
- Стой, - повторяю, - ежели в домовину на пару со мной
не хочешь! Говорено: утром у нас оружием машут, вечерами же
гибель грозит любому. Глянь за дорогу...
Он глянул. Ничего ему, конечно, пришлому, страшного там
не открылось. Как туман легкий, как дымок едва
воскурившийся, - лезет рой из-под ветвей и тихо так
шелестит крылышками, как камыш под ветром. И принять его
легче за туман лунный. И думает мой киммериец, что хитрость
я применил, отвлечь его желая.
Я, знамо дело, не воин никакой и никогда таковым
себя не выпячивал. Куда уж выродку до подвигов ратных. А
только вижу: арена в Халоге, кровью залитая, бойцы по ней
мечутся, и те, кто желает снова в казармы вернуться, не
только силой да натиском врагов одолевают... Вижу:
здоровенный шемит с сетью и трезубцем, а супротив него
верткий замориец... В чем только душа держится, и как
такого заморыша ведьмы да колдуны гиперборейские на круг
выпустили? На трибунах гвалт и крик великий: "Убей! Убей!"
Нет надежды у заморийца, но он цепок до жизни, ох цепок!
Вот - в лицо ему летят три заточенный смерти, взмах меча,
еще, еще... Слабеет рука: отчаяние и скрежет зубовный! И
орет мой замориец, плюгавый шакалишка, орет, обливаясь
потом и кровью: "Ты! оглянись! Во имя Мардука, воина
небесного, оглянись!" И еще что-то невнятное...
- Во имя Крома! - ору я киммерийцу. - Оглянись! Там -
смерть!
И бросаю свое оружие под ноги, в темно-синюю пыль.
Надо отдать должное варвару: он не пользуется пустыми
руками противника. Он косится через плечо, и на сей раз
лицо его мертвеет. Северянин сейчас похож на волка,
почуявшего гибельную близость прикрытой травой ямы. Ничем
рой пока не изменился, все то же туманные облачко, и шуршит
по-прежнему тихо, а только киммериец мой чует: шуршит то
гибель, и гибель мучительная.
Тут я, конечно, мысленно благодарю всех богов, что
послали мне не тупого немедийца либо насмешливого аквилонца
- варвара-киммерийца послали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13