- Теперь, я полагаю, плата будет пятьдесят центов? непреклонно сказал я.
Прежнее выражение жадности и неприязни вернулось на его лицо, оставалось на нем десять секунд и исчезло.
- Cap,-сказал он, - пятьдесят центов правильная плата, только мне нужно два доллара, обязательно нужно два доллара. Не то чтобы я требовал их с вас, cap, раз уж знаю, что вы сами с Юга. А только я так говорю, что мне обязательно надо два доллара... А седоков нынче мало.
Теперь его тяжелое лицо выражало спокойствие и уверенность. Ему повезло больше, чем он рассчитывал. Вместо того, чтобы подцепить желторотого новичка, не знающего таксы, он наткнулся на старожила.
- Ах вы, бесстыжий старый плут, - сказал я, опуская руку в карман. - Следовало бы вас отправить в полицию.
В первый раз я увидел у него улыбку. Он знал. Прекрасно знал. Знал с самого начала.
Я дал ему две бумажки по доллару. Протягивая их ему, я обратил внимание, что одна из них пережила немало передряг. Правый верхний угол был у нее оторван, и, кроме того, она была разорвана посредине и склеена. Кусочек тончайшей голубой бумаги, наклеенной по надрыву, делал ее годной для дальнейшего обращения.
Но довольно пока об этом африканском бандите; я оставил его совершенно удовлетворенным, приподнял веревочную петлю и открыл скрипучую калитку.
Как я уже говорил, передо мною был только остов дома. Кисть маляра уже двадцать лет не касалась его. Я не мог понять, почему сильный ветер не смел его до сих пор, как карточный домик, пока не взглянул опять на тесно обступившие его деревья - на деревья, которые видели битву при Нэшвиле, но все еще простирали свои ветви вокруг дома, защищая его от бурь, холода и от врагов.
Азалия Эдэр - седая женщина лет пятидесяти, потомок кавалеров, тоненькая и хрупкая, как ее жилище, одетая в платье, дешевле и опрятней которого трудно себе представить, - приняла меня с царственной простотою.
Гостиная казалась величиной в квадратную милю, потому что в ней не было ничего, кроме книг на некрашеных белых сосновых полках, треснувшего мраморного стола, ковра из тряпок, волосяного дивана без волоса и двух или трех стульев. Да, была еще картина, нарисованная цветным карандашом и изображавшая пучок анютиных глазок. Я оглянулся, ища портрет Эндрью Джексона (6) и корзинку из сосновых шишек, но их не было.
Я побеседовал с Азалией Эдэр и кое что расскажу вам об этом. Детище старого Юга, она была заботливо взращена среди окружавшего ее мирного уюта. Познания ее были не обширны, но глубоки и ярко оригинальны. Она воспитывалась дома, и ее знание света основывалось на умозаключениях и интуиции. Из таких людей и состоит малочисленная, но драгоценная и редкая порода эссеистов. Пока она говорила со мной, я бессознательно тер свои пальцы, виновато стараясь смахнуть с них несуществующую пыль от кожаных корешков Лэмба, Чосера, Хэзлита, Марка Аврелия, Монтэня и Гуда. Что за прелесть эта Азалия Эдэр! Какая ценная находка! В наши дни все знают так много - слишком много! - о действительной жизни.
Мне было совершенно ясно, что Азалия Эдэр очень бедна. "У нее есть дом и есть во что одеться, но больше, вероятно, ничего", - подумалось мне. Таким образом, раздираемый между моими обязательствами по отношению к издателю и преданностью поэтам и эссеистам, сражавшимся против генерала Томаса в долине Кэмберленда, я слушал ее голос, звучавший, как клавикорды, и понял, что не в силах повести речь о договорах. В присутствии девяти муз и трех граций не так-то легко низвести уровень беседы до двух центов. "Придется приехать еще раз, - сказал я себе. - Может быть, я тогда настроюсь на коммерческий лад". Но все же я сообщил ей о цели моего приезда, и деловой разговор был назначен на три часа следующего дня.
- Ваш город, - сказал я, готовясь уходить (в это время всегда говорят банальные фразы), - по-видимому, очень тихий, спокойный, так сказать семейный город, где редко случается что-нибудь из ряда вон выходящее.
"Он поддерживает с Западом и Югом обширную торговлю скобяными товарами, и его мукомольные мельницы пропускают свыше 2000 баррелей в день".
Азалия Эдэр, видимо, размышляла о чем-то.
- Я никогда не думала о нем с этой точки зрения, сказала она с какой-то свойственной ей напряженной искренностью. - Разве происшествия не случаются как раз в тихих, спокойных местах? Мне представляется, что при сотворении мира, если б кто-нибудь в первый же понедельник высунулся из окна, он услыхал бы, как скатываются капли грязи с божьей лопаты, только что нагромоздившей эти первозданные горы. А к чему свелось самое громкое начинание мировой истории? Я говорю о Вавилонской башне. К двум-трем страницам на эсперанто в "Североамериканском обозрении".
- Конечно, - глупо ответил я, - человеческая природа везде одинакова, но в некоторых городах как-то больше красочности... э-э... больше драматизма и движения и... э-э... романтики, чем в других.
- На первый взгляд, - сказала Азалия Эдэр. - Я много раз путешествовала вокруг света на золотом воздушном корабле, крыльями которого были книги и мечты. Я видела (во время одной из моих воображаемых поездок), как турецкий султан собственноручно удавил шнурком одну из своих жен за то, что она открыла лицо на людях. Я видела, как один человек в Нэшвиле разорвал билеты в театр, потому что жена его собиралась пойти туда, закрыв лицо... слоем пудры. В китайском квартале Сан-Франциско я видела, как девушку-рабыню Синг. И понемногу погружали в кипящее миндальное масло, заставляя ее принести клятву, что она больше никогда не увидится со своим возлюбленным-американцем. Она поклялась, когда кипящее масло поднялось на три дюйма выше колен.
1 2 3 4 5 6 7