Лучше бы я не…
— Что «не»? — спросила Арриэтта. Глаза ее налились слезами, в но­су щипало; она громко шмыгнула носом и подумала, как было бы хорошо вытереть его о рукав.
Хомили откинула назад прядь жидких волос. Мысли ее витали где-то далеко.
— Это все та чашка, что ты разбила… — сказала она.
— Но я разбила ее давным-давно… — начала Арриэтта, моргая гла­зами и снова громко шмыгая носом.
— Знаю, знаю. Ты тут ни при чем. Это все я. Не в том дело, что ты раз­била чашку, а в том, что я сказала отцу…
— Что ты ему сказала?
— Ну, я просто сказала… там же есть еще чашки, в этом сервизе, сказала я, там, наверху, в угловом стенном шкафчике в классной ком­нате.
— Не вижу в этом ничего плохого, — возразила Арриэтта, кидая ку­сочки лука один за другим в кипящий суп.
— Но он очень высоко висит, этот шкафчик, туда надо забираться по портьерам. А твой отец, в его годы… — И она вдруг села на пробку с ме­таллической головкой от бутылки с шампанским. — Ах, Арриэтта, лучше бы я никогда не упоминала об этой чашке!
— Не волнуйся, — сказала Арриэтта, — папа знает, что ему по си­лам. — Она вытащила резиновую пробку от флакончика из-под духов, ко­торой было заткнуто отверстие в трубке с горячей водой, и выпустила несколько капель в жестяную крышечку от пузырька из-под пилюль. За­тем добавила туда холодной воды и принялась мыть руки.
— Может, и так, — сказала Хомили. — Но я без конца твердила ему про эту чашку. Ну зачем мне она?! Твой дядюшка Хендрири никогда не пил не из чего, кроме простой желудевой чашки, а он дожил до преклон­ного возраста, и у него хватило сил переехать на другой конец света. У моих родителей был один-единственный костяной наперсток, из которо­го пили все по очереди. Но если у тебя была настоящая фарфоровая чаш­ка… ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, — ответила Арриэтта, вытирая руки о полотенце, сделанное из бинта.
— Главное — портьеры. Ему не взобраться по портьере в его годы… по этим бомбошкам…
— Со шляпной булавкой взберется, — возразила Арриэтта.
— С булавкой! И этому тоже я его научила! Возьми шляпную булав­ку, — сказала я ему, — привяжи кусочек тесьмы к головке, и подтягивайся на ней. Это когда я просила, чтобы он добыл часы с изумрудами в Ее спальне. Хотела знать, сколько времени печется пирог! — Голос Хомили задрожал. — Твоя мать дурная женщина, Арриэтта. Эгоистка, вот кто она.
— Знаешь что? — внезапно воскликнула Арриэтта. Хомили смахнула слезу.
— Что? — еле слышно сказала она.
— Я могу взобраться по портьере. Хомили встала.
— Хорошенькое дело! Да как ты смеешь говорить мне такие вещи?!
— Но я могу, могу, могу! Я сумею добывать все что надо.
— Ах! — чуть не задохнулась Хомили. — Гадкая девчонка! Как у тебя только язык поворачивается?! — И она снова рухнула на табуретку из пробки. — Вот до чего, значит, дошло!
— Мамочка, не надо, пожалуйста, — взмолилась Арриэтта, — ну, не расстраивайся же так!
— Как ты не понимаешь… — с трудом начала Хомили; она уставилась на стол, не в состоянии найти убедительные слова, наконец подняла к до­чери осунувшееся лицо. — Детка моя, — сказала она, — ты не знаешь, о чем говоришь. Добывать совсем не так легко. Ты не знаешь… и, слава бо­гу, никогда не узнаешь, — голос ее упал до боязливого шепота, — как там, наверху…
Арриэтта ничего не сказала. Но через минуту спросила:
— А как там, наверху?
Хомили вытерла лицо передником и пригладила волосы.
— Твой дядюшка Хендрири, — начала она, — отец Эглтины… — И тут она остановилась. — Послушай!.. Что это?
Издали донесся еле слышный звук… словно защелкнули щеколду.
— Отец! — воскликнула Хомили.— Ой, на что я похожа! Где гребешок? У них был даже гребешок: крошечный серебряный старинный гребешочек для бровей, выпавший когда-то из ларчика в верхней гостиной. Хо­мили быстро провела им по волосам, сполоснула красные, заплаканные глаза, и, когда появился Под, она, улыбаясь, разглаживала обеими руками передник.

Глава четвертая
Под медленно вошел в комнату все еще с мешком на спине, прислонил к стене шляпную булавку с болтающейся тесемкой и поставил посреди кухонного стола чашку из кукольно­го сервиза, выглядевшую здесь салатницей или суповой миской.
— Ой, Под… — начала было Хомили.
— Блюдце тоже принес, — сказал Под. Он скинул с плеч мешок и раз­вязал его. — Принимай! — И он вытащил из мешка блюдце. — Как раз в пару.
У него было круглое, как булочка с изюмом, лицо, но сейчас щеки его как-то обвисли.
— Ой, Под, — сказала Хомили, — ты неважно выглядишь. Ты здоров? Под сел на табурет.
— Вполне, — сказал он.
— Ты забрался по портьере? — спросила Хомили. — Не надо было это­го делать. Это слишком тебя разволновало…
Под скорчил непонятную гримасу, глаза его, как на шарнирах, повер­нулись к Арриэтте. Хомили уставилась на мужа, открыв рот, затем обер­нулась к дочке.
— Ну-ка в постель, Арриэтта, — деловито сказала она. — Быстренько, быстренько, будь умницей, а я принесу тебе ужин.
— Ну-у, — протянула Арриэтта, — разве мне нельзя посмотреть, что папочка еще добыл?
— У него ничего больше нет. Только еда. Быстренько в постель! Чаш­ку с блюдцем ты уже видела.
Арриэтта пошла в столовую, чтобы убрать на место дневник, и замеш­калась, прилаживая свечку на перевернутую кверху острием кнопку, слу­жившую им подсвечником.
— Что ты там возишься? — ворчливо промолвила Хомили. — Дай ее сюда. Ну вот, видишь, как надо ее ставить? Быстренько ложись и не за­будь аккуратно сложить свои вещи.
— Спокойной ночи, папочка, — сказала Арриэтта, целуя его в плоскую бледную щеку.
— Осторожней со светом, — по привычке сказал он, следя за дочкой круглыми глазами, пока она не прикрыла за собой дверь.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6