— Ага,— на удивление легко согласился с ним Шкред,— пускай пьют молочко да учатся, здоровенькие.
И тогда капитан неожиданно понял, что и их подросткам, которые идут с табуном, тоже пора в школу: Мюд, Щипи, Люба Евик пойдут догонять своих ровесников, да и Кузьмей побежит вслед за ними — и ему уже, наверное, пора учиться. Погоди, погоди, так и Данилка же сегодня пошел в школу? Конечно, пошел — сыну как раз семь годков исполнилось. Видимо, и ему Лета полотняную торбочку сшила. Ничего, пусть с полотняной походит. А когда он вернется домой, свой планшет Да-нилке отдает — пускай тетрадки с карандашами в нем носит. Хотя какие там сейчас тетрадки, какие карандаши.
Вересовскому было обидно, что сын без него пошел в школу, что он, отец, не видел, как перед этим волновался малыш, как, должно быть, боялся проспать сегодняшнее чистое утро...
Неподалеку, на чьем-то заросшем огороде, уткнувшись стволом в землю, стоял подбитый немецкий танк. Возле него уже вертелись мальчишки: Щипи залез в свернутую набок башню и все пытался закрыть за собой скособоченный люк; на расслабленных гусеницах качался Мюд и что-то ему советовал; Кузьмей по хоботу пробовал взойти на танк, но это ему никак не удавалось — он соскальзывал на землю, не доходя еще и до половины ствола.
Вавула перевел взгляд с маленькой хатки-школы, возле которой еще бегали дети, на танк, около которого суетились мальчишки, и, пыхнув трубкой, сказал:
— Вот, паскуды, жену забрали, а эту нечистую силу мне оставили.
— А что, разве танк на твоем огороде стоит? — спросил дед Граеш.
— Конечно, на моем,— ответил Вавула.— Ты что, не видишь — вон же моя хата за танком видна.
Пыхнул снова трубкой — над ней даже схватилось пламя, но тут же само и погасло — и крикнул мальчишкам:
— Помогите мне, сорванцы, эту хреновину с огорода стянуть. У вас ведь столько коней.
Ребята зашевелились, оживились — видать, это предложение им здорово понравилось. Увидев, что ни Вересовский, ни даже Шкред — неужто и он устал ругаться? — не возражают, молчат, они привели сюда четырех коной и начали впрягать их в танк: надевали хомуты, прикрепляли к железным крюкам постромки, привязывали коней вожжами и уздечками, всем тем, что, не порвавшись, могло бы выдержать такую тяжесть.
Танк можно было стянуть ближе, на соседнюю полоску, но дед Вавула запротестовал:
— Хоть соседи еще и не вернулись домой, но скоро вернутся. Так что, им тогда «тигра» снова на мой огород перетаскивать? Нет, вы уж тяните это страшилище вон туда, на лог, к канаве.
Но стянуть танк, даже стронуть его с места никак не удавалось. Кони, хоть и ослабевшие за долгую дорогу, настойчиво упирались копытами в землю, напрягались, натягивали постромки, те лопались, мальчишки связывали их снова, но узлы уже расходились легче, а «тигр» стоял на месте словно вкопанный.
Щипи привел еще двух коней — своих Мишку и Гришку, которых он жалел и такими глупостями не думал сначала занимать; Мюд и Кузьмей сразу же бросились впрягать их.
Увидев, что на Вавуловом огороде собралось много людей, что там впрягают в танк коней, прибежали сюда от школы и каменолавские дети и, аккуратненькие, чистенькие, причесанные, сами подключились к оживленной суете вокруг танка: одни помогали ребятам подпрягать новых лошадей, другие, выломав лозины, нетерпеливо нокали на уже запряженных, третьи сами упирались в нагретую броню, помогая скорее столкнуть войну с Вавулова огорода. Около танка собралось много детей, и потому гул стоял здесь, как на ярмарке.
Повернули в эту сторону головы и некоторые коровы — глядели, жевали траву, слушали.
Вересовский и сам невольно следил за этой суетой, рассеянно переговаривался с Вавулой и в каком-то непонятном напряжении ждал: ну когда же, ну когда стронется танк?
Когда привязали и Костиковых коней, а сам Щипи, стоя около заржавевшей гусеницы, подгоняя седую Граешеву кобылу, которая не очень-то старалась, взялся за крюк, чтобы помочь лошадям, когда со всех сторон загалдели дети, танк вдруг стронулся с места.
Взрыва Вересовский не услышал. Он только увидел, как из-под гусеницы, как раз под самые ноги Щипи, ярко ударил сноп огня. Ойкнул и тут же упал Костик, звякнула и раскатилась по траве разорванная взрывом гусеница, упала на задние ноги седая кобыла, которая была ближе всех к танку, и вдруг здесь стало тихо-тихо.
Он и сам какое-то время стоял неподвижно, не в силах сдвинуться с места, и никак не мог понять, что же произошло. Будто откуда-то издалека, до него долетел голос деда Граеш а:
— Видать, противотанковая мина... Видать, убило хлопца...
Тогда он бросился к танку. За ним побежали остальные. Заголосила Лисавета. Забожкала Матюжница.
Щипи лежал возле гусеницы ничком. Вересовский повернул его: Костик был какой-то обмякший, ватный, безжизненный — как мертвый.
— Анисим, иди послушай, жив ли он.
Шкред тут же упал на колени, приложил ухо к Костиковой груди, прислушался.
Вокруг бегал Вавула и чуть не рвал на себе волосы:
— Что ж я, старый пень, наделал, что наделал! Шкред поднял голову и крикнул:
— Тихо ты, дед! Не даешь слушать.
Притих Вавула, притихли все, кто стоял рядом. В этой тишине было отчетливо слышно, как тикают в кармане Вересовского часы.
Шкред напряженно прислушивался, менял ухо,— Вересовский заметил, что он вымазался в крови,— и наконец сказал:
— Живой! Дышит!
— Костик! — упала на мальчишку Люба Евик и зашлась в нервном рыдании.
— Кузьмей! Гони скорее сюда Шкредову тачанку,— приказал Вересовский, а сам бросился обрывать более тонкие постромки, бывшие стропы от парашютов, чтобы выше ран перевязать ими ноги Костика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45