На сундуке сидит веселый-веселый дед Сенчила — его кто-то снял возле сеней с тележки и внес в хату. Лицо у него и впрямь ободрано — две лампы, что висят под потолком, освещают и ту царапину, которую он заимел, кувыркнувшись со своего порога, и другую, наполовину заклеенную газетой, которую он, видимо, спеша побриться к свадьбе, сделал тупой бритвой.
Сундук стоит немного поодаль от столов, а потому дед, поворачивая голову то в одну сторону — где разговаривают, то в другую — где поют, послушает-послушает, что говорят и что поют, а потом смешно так надует щеки, выдохнет воздух и затягивает свое:
Дед Сенчила помогает себе петь, размахивая перед лицом рукою, в которой крепко держит оладью в сметане, а когда ему поднесут чарку — тогда обе руки поют вслед за стариком:
Сенчиле, видимо, наскучила его песня, и он, глядя по сторонам, искал Савку.
— Савка! Куда ты, Савка, пропал? Савка! Играй быстрее мне «Сербиянку»! — И, не дожидаясь музыки, начинал сам наигрывать ртом и подскакивать как можно выше на своем сундуке — подвыпивший Сенчила плясал «Сербиянку». Сразу же, как только услышал музыку, вылез из-за стола Рогатун и, крикнув: «Круг!», раздвинул людей, что стояли между столов, как всегда взялся своей единственной рукой за ремень и закрутился на этом маленьком пятачке — ну точно горлачик с ручкою: недаром же в деревне его прозвали гак!
— Убери, Демидька, свою деревяшку,— не переставая
кружиться, все расширяя круг, кричал Горлач бригадиру, который сидел за столом боком, выставив свою деревянную ногу на самый проход — под стол ее не всунешь,— и мешал всем, кто хотел пройти вперед к молодым.
— Ты, гета, к моей ноге не цепляйся,— ответил Демидька, все же подвигая деревяшку по лавке и поджимая туда, к столу, Микиту, сидевшего рядом.— Моя нога тебя, гета, не трогает.
— Демидька ее специально для свадьбы сделал,— улыбнулся дядька Микита,— а ты придираешься... Посмотри, какая она красивая — прямо кукла. Липовая, стеклом зачищенная — аж блестит.
— А ты, Микита, тоже, гета, не мурлычь под ухом — тебя же никто не трогает.
Демидька и правда очень любил делать себе деревянные ноги. У него был их целый запас — дядька делал их почти из всех пород деревьев, которые росли в нашем лесу: они, эти деревяшки (все на одну левую ногу), стояли у него всюду возле стен: и в хате, и в сенях, и даже в хлеву.
Деревянные ноги можно было увидеть в самых неожиданных местах: на столе, под горячей сковородкой,— они заменяли подставку; около крыльца, положенные в грязь,— они уже были кладками, по которым ходят в осеннюю распутицу; и даже на загнетке, вместе с дровами, валялись все те же ноги — видимо, ненужные уже, к которым Демидька сейчас был равнодушен и которые он сам бросил в дрова, чтобы жена сожгла. А попробовала бы она без спросу взять такую деревяшку, крику было бы — не дай ты бог: ну и что, что много, ну и что, что везде стоят, пускай себе стоят, не ты их поставила—так и не трогай!
Демидька делал их и сплошные, и составные, вместе с Савкой скреплял в кузнице винтами, скручивал проволокой, обивал железом.
Сначала Демидька попробовал было носить брюки навыпуск, чтобы за штаниной не видно было увечья,— но быстро от этого отказался.
— Ты вот, гета, взгляни,— смеясь, жаловался он Холоденку.— Ты вот, гета, посмотри, говорю, на меня. Точный черт. Даже из-под штанины, как копытце, нога, гета, торчит. Только хвоста, гета, и не хватает.
К каждому празднику, к каждой широкой беседе, которая назревала в Сябрыни, Демидька делал себе обновку — выстругивал еще одну ногу. Правду говорит Микита, что сделал он обнову и к Цыцевой свадьбе: его новую деревяшку я заметил еще возле Гатиловой вербы. И вот сейчас Демидька сидел и все ворчал — злился на Горлача:
— Ты вот, гета, обскачи мою ногу, если она тебе мешает.
— Конечно, коту скворечня! «Обскачи»,— смеялся, все еще кружась, Горлач.— А ты вот, Демидька, и сам выходи, вместе со мною потанцуй. Давай поможем Лаврену... Гвозди ведь ему надо в новые доски позагонять,— засмеялся еще веселей и запел:
Но Демидька плясать не пошел. Он все ворчал себе под нос про ногу, которая мешает Горлачу, но ворчал уже добродушно, незлобиво. Рогатун ухватил свою толстую Рогатуниху и потянул ее в круг — казалось, что в хате сразу стало теснее.
И вдруг Савка, как и раньше, возле Ядохиной хаты, неожиданно и резко остановил гармонь. Все сразу завертели головами — что, мол, случилось? И тогда увидели у порога Шовковиху. Она стояла и улыбалась.
— Ну и что? — спросило у нее несколько голосов сразу.— Кого Настачка родила?
— Девку, детки, девку,— весело сообщила Шовковиха и добавила: — К миру, детки. Девки же к миру родятся.
— Савка, играй «Сербиянку»! — снова крикнул со своего сундука Сенчила; он, измазав рот сметаной, все еще держал в руке надкушенную оладью.
— Сиди ты уж, танцор эдакий, со своею «Сербиянкой»,— поморщилась Клециха.
— Шовковиху в круг! — выкрикнул Холоденок.
Савка, так же, как и остановился, неожиданно для
всех заиграл: весело, задорно — даже пронзительно, будто отчаявшись. Рогатун подкружился в танце к Шовковихе, одною рукой деликатно пригласил ее в круг, и Шовковиха, сгорбленная, опершись на посошок, вместе с этим своим постоянным поводырем, оказалась посреди хаты.
Минутку она постояла в кругу, как будто вспоминая танец («Я ведь уже вон когда плясала!»), наконец вспомнила («вот и слава богу»), взялась свободной рукой за край своей длинной юбки — и пошла, и пошла.
Сначала Шовковиха, кажется, сгорбившись еще больше, очень осторожно переставляла ноги, не очень высоко поднимая их, притопывала как-то неуверенно, будто не доверяя им, а чтобы танец все же был повеселее, старалась как можно громче стукнуть палкой о половицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50