Бывший партерный акробат, жонглер и «человек-змея» так поворачивался и изгибался, что трудных шаров для него не существовало, и он выигрывал почти все партии.
После рождения второй дочери Мина Потер опять стала работать на кухне в замке. Когда Карле Винд возвращался с утренней смены, обе дочки уже ждали своего дорогого папочку. Маленькая Карла делала стойку на руках, пробегала по столу до самого края, перекувыркивалась и упруго опускалась на пол.
Папа Карле вытягивал руку, складывал ладонь лодочкой, и малютка Верена, упершись головой в его ладонь, поднимала вверх свое тельце.
— Сумасшедший, ты покалечишь детей,— кричала Мина, застав Карле врасплох за дрессировкой дочерей.
Девочки успокаивали свою глупую маму, да Мина и пугалась-то не очень всерьез, она видела, что девочки, стоя на голове, чувствуют себя хорошо, и, в общем, была довольна: ее дочери умеют больше, чем деревенские девчонки, которые и сопли-то утирать еще не научились.
Мина совсем растаяла, когда однажды вечером старшая дочка огорошила ее песенкой, которой Карлу научил отец.
Я изящна, мила и нежна, Я в Париже самом рождена. Я, целуя, глаза закрываю, Потому что я очень скромна.
Карле Винд тихо вел второй голос, и Мине оставалось только дивиться и дивиться. Ну что за прелесть этот мышонок Карла!
Мина Потер гордилась своим умным ребенком и использовала любую возможность, чтобы угостить кого-нибудь «Барышней из Парижа».
Ребята притащили Карлу с собой в школу, и учительская^ кафедра превратилась в сцену. Учителю тоже показалось очень милым, что барышня из Парижа закрывает глаза.
Как-то вечером Карла пришла к матери в замок, и тут на кухне появилась затянутая в корсет милостивая госпожа и, склонив пышную грудь, поглядела на первенца своей судомойки Мины и благосклонно потрепала Карлу по щеке: «Ай-ай-ай, какая большая девочка выросла». Мине захотелось показать госпоже, что дочка у нее не только большая, но и умная, и она потребовала, чтобы Карла спела «Барышню из Парижа».
Карле надоело без конца петь «Барышню», она уже научилась у папы другим песням. Она запела:
Жила на свете дама, Прелестна и стройна, Сулила, как реклама, Любовь и страсть она.
— Ну знаешь, Мина, это безбожная песня,— сказала госпожа. Мина зажала дочери рот, но Карла пела сквозь ладонь матери, как кукла чревовещателя, когда ее упаковывают в ящик для перевозки.
Но—ах! — под одеялом Была она сухой, Холодной, тощей, вялой Фанерною доской!
Госпожа удалилась, бросив осуждающий взгляд на Мину. Невзирая на эту неприятность, Карле Винд продолжал обучать своих дочек беспутным песенкам, а опасность, искони присущая работе в шахте, уже не тешила его, как прежде. Он стал беспечно-дерзким % и оставался в забое, когда крепежные стойки уже трещали, и тогда он легко выворачивал огромные глыбы из осыпающегося пласта: ему требовались сразу два откатчика, и товарищи восхищались им.
Однажды вечером шахтеры снова отправились в трактир праздновать чей-то день рождения. В трактирном зале собрались сынки богатеев со всей округи, за каждым столиком сидело по два пьяных парня, а два других места оставались свободными.
Хозяин попробовал собрать богатеевых сынков в одном конце зала, но они не трогались с места. Шахтеры стояли у стойки, раздумывая, как быть, только Карле Винд подсел за стол к двум пьяным молодчикам.
— А тебя кто сюда приглашал?
— Я вижу, здесь не занято,— ответил Карле.
Шахтеры у стойки расхохотались. Захмелевшие парни глянули друг на друга, вскочили и попытались вытащить стул из-под Карле. Карле владел искусством делать-себя-тяжелым, он заставил парней тянуть и тянуть стул, а когда от усилий у них вздулись жилы на висках, он внезапно встал, а парни так трахнулись об пол, что искры засверкали.
Из-за соседнего столика на Карле бросились двое богатеев, поднялись и упавшие, но шахтеры удержали их:
— Двое на одного, достаточно.
Карле вывел из строя противников и прислонил их к стенке. Прыщавый трактирщик погасил свет и провозгласил в темноте:
— Тихо! Иначе я применю свое право хозяина дома.
Свет зажгли снова, сынки богатеев расплатились, и каждый, уходя, плюнул через плечо. Это значило: больше мы сюда ни ногой!
— Они разнесли бы все твое хозяйство, если б не Карле Винд,— сказали шахтеры трактирщику. Подразумевалось, что Карле Винд сыт не хлебом единым и хозяину следует по такому случаю угостить его колбасой.
Через несколько дней к Карле прибыл посол от богатеевых сынков, они посулили Карле награду получше, чем колбаса, если он присоединится к ним и по воскресеньям они вместе будут ходить из деревни в деревню, чтобы показать кое-каким людишкам, кому принадлежит решающее слово в округе. Карле высмеял их, заслужив тем славу перед богом и людьми.
Прошел еще год; рождались дети, детей крестили, а некоторых не крестили. Старики умирали, и не над всеми могилами служили священники, были мертвые, надгробное слово которым говорили свободомыслящие ораторы.
Поля год от году истощались. Шахтовладелец подкапывался под помещика, и не только в буквальном смысле. Господа судились. Интересно, кто кого сожрет!
Шахтовладельцу пришлось временно уменьшить добычу угля. Он сократил рабочий день — так это называлось,— поговаривали, что он собирается увольнять рабочих. Шахтеры волновались, некоторые требовали, чтобы в первую очередь увольняли тех, кто поступил на работу последним. Они молчали, если Карле Винд был поблизости, но он знал, чего они требуют. Ну и что? Он старался быть хорошим шахтером. Разве коллеги не приняли его в свой круг? Пожалуй, настало время вспомнить, что он не хлебом единым сыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96