Нажата еще одна кнопка—и тележки пришли в движение, точными порциями распределяя корм по кормушкам в зарешеченных стойлах. Кругом одни кнопки. Я бы не удивился, если бы после очередного нажатия кнопки весь этот свинарник-дирижабль вдруг по воздуху перенесся в соседнюю деревню.
С металлического наблюдательного мое гика, как с капитанского мостика линкора, мы спустились в море свиней. Потом дежурный попросил меня по толщине жирового слоя у какой-нибудь свиньи на ощупь определить, сколько времени ей еще остается до конца откормочного периода. Пощупав, я определил четыре недели. Дежурный включил какой-то ультразвуковой прибор, и у него вышло две недели: каждый день сверх этого срока был бы пустой тратой кормов.
— И где же ты научился всему этому, на курсах? — спросил я.
— Этому-то научился, а вот другому — нет,—с досадой отвечал дежурный, указывая на огромный зал, переполненный чудесами электрификации и механизации.
Голова у меня кружилась, а в ушах раздавался хруст, будто в мозгу у меня кто-то давил яичную скорлупу. Быть может, это хрустели от голода мои мозговые клетки, потому что с утра я еще ничего в рот не брал. Но самое замечательное заключалось в том, что теперь, после того как я повидал эту чудо-ферму, я почувствовал превосходство над Гланте.
На обратном пути я думал все время об одном: вот цыпленок, готовый вылупиться из яйца, скорчившийся от страха. Он боится, что умрет, как только рассыплется его яйцо, его тесный домик. С тоской озирается он вокруг, а в это время острый, как кремень, нарост в верхней части его клюва царапает и царапает изнутри яичную скорлупу, пока она не лопается. Свершилось чудо, стены малого дома рухнули, и будущий петушок оказывается перед лицом большого мира, который вовсе не так страшен, как он виделся цыпленку в его смутных предчувствиях.
Я успел позабыть, что в дорогу меня погнала ревность, и моя поездка казалась мне вполне естественной. Разве не сам я, прочитав статью в газете, решил съездить именно в этот кооператив под Ростоком?
Пошел дождь, и мой выходной костюм промок насквозь. Чем ближе я подъезжал к дому, тем отчетливее представлял себе, что меня там ждет: снова встреча с Гланте, которого я вышвырнул из своего дома.
Опять подняла голову ревность, придав моим мыслям оттенок язвительный: а что, если дать Гланте построить тот устаревший свинарник, который он запланировал? Пусть он покажет себя! Именно это и может стать его большой ошибкой, которой ты так ждешь. Крах Гланте по той же причине, что и твой: потому что он потерял из виду перспективу!
Я озяб и стучал зубами. Ужасно хотелось выпить, но я не останавливался — а вдруг Гланте опять торчит у моей жены?»
Мы снова переместились в прихожую, так и не обнаружив короткого замыкания. Кинаст был возбужден, и когда он снимал под потолком крышки с коробок, в которых соединялась проводка из разных помещений, руки его дрожали. Меня же больше интересовало продолжение его истории.
«Да что тут еще рассказывать? Вернувшись, я неделю провалялся в постели с температурой. Жена выходила меня ласковым словом да липовым чаем.
В своих горячечных снах я видел Гланте, как он приближался к моей жене, не замечая разверзшейся перед ним бездны. «Давай, давай, шагай,—думал я,— через эту пропасть у тебя еще не припасено лестницы, но ты поймешь это, когда рухнешь вниз!»
А жене я твердил в горячке: «Тебе вовсе не обязательно кончать какую-то школу, чтобы выйти за Гланте. Он далеко не так умен, как ты думаешь».
Она ничего не отвечала.
Болезнь сродни превращению, какие-то изменения происходят в нас. То ли они происходят вследствие болезни, то ли сама болезнь является их следствием — сказать не берусь.
Оправившись, я снова обрел то просветленное состояние, в котором пребывал до того, как Гланте атаковал меня со своими курсами. Я отчетливо сознавал, что мог и умереть от этой болезни, а потому был полон благодарности жизни, стал мягче и сговорчивей. Долго ли продлился бы мой триумф, да и кому польза от того, что Гланте слетит, как когда-то слетел и я?
Нетвердой походкой я отправился к Гланте. Я решил поговорить с ним не на правлении, а вечером у него дома, в комнате, которую он снимал.
Гланте сидел за столом и что-то писал в школьной тетради. Когда я подошел поближе, он вдруг расплылся, приняв размеры, несвойственные ему в жизни. Возможно, меня все еще лихорадило, или, может быть, после болезни я видел яснее, чем раньше? Очень может быть, что человек вовсе не кончается там, где проходит граница его тела,— так думал я.
Гланте вскочил и пододвинул мне стул. Заметил ли он, в каком я был состоянии?
— Я хочу предостеречь тебя,— сказал я. Он посмотрел на меня с удивлением. Вырвав у него карандаш
и яростно водя им по листу школьной тетради, я попытался доказать Гланте, что свинарник, который он вознамерился построить, давно устарел.
Он слушал меня внимательно и без улыбки. «Ну, а что до моей жены,— добавил я,— то тебе незачем посылать ее в школу, если вы хотите оформить ваши отношения».
Но и после таких слов я не увидел золотого зуба Гланте, хотя, даже если бы я его и увидел, думаю, это оставило бы меня равнодушным».
Кинаст нашел наконец то, что искал несколько часов.
— Вот, погляди, каким удивительным образом может возникнуть короткое замыкание,— сказал он, указывая отверткой на I паутину, связывавшую два оголенных конца проводки. Он I осторожно снял паутину отверткой, затем попросил у меня щеточку и вычистил коробку.
Бог с ним, с этим коротким замыканием, я потерял к нему всякий интерес! Я все еще так и не узнал, пошел Кинаст на курсы или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96