Под влиянием избыточной дозы белка эта показалась ему столь тяжкой, что он усомнился, выдержит ее в третий, в четвертый раз, и он закричал, или бобы в нем кричали: «Нам остается только повеситься!» Потом он свою фразу, но уже в форме вопроса: «И как только мы еще не свесились?»
Оцепенение, молчание, возможно, даже отрезвление. Только аза маленькой фрау Бебель блестели при взгляде на мужа недвусмысленно. Вне всякого сомнения, ей хотелось ним в постель, и нетрудно было догадаться, что и он, и его покорность судьбе будут побеждены там маленькой фрау Бебель, входившей внешностью и манерами на преждевременно созревшую школьницу, на которую урожай с клочка садовой земли произвел действие не столь сомнительное, как на всех остальных.
ДВОЕ МУЖЧИН В ОДНОЙ ТЕЛЕГЕ
Суета не проходит, а выгода уходит, и когда торговля эшадьми потеряла всякий смысл, заядлый лошадник Харткин на ажитые деньги купил плодовый сад. Работать под деревьями он не мог, но когда стокилограммовая туша Харткина устремлялась спелым вишням, ветки и ступеньки садовых лестниц так и трещали, и он предоставил сбор плодов своей более легкой жене.
Сам Харткин возился с двумя-тремя лошадьми, коих в воскресные дни по старой привычке продавал, чтобы купить новых. Когда он чуял запах лошади, его так и тянуло за ней, он должен был ее увидеть и склонить ее хозяина к продаже или обмену.
Прекрасные лошадки прошли через руки Харткина: красно-пегие лошади бельгийской породы с маленькими холмиками двух половинок крутого зада, сухоногие рысаки, скаковые лошади, высекавшие искры копытами, лошади в голубых яблоках, белые, как стиральный порошок, и чистокровные кобылы со скользящей походкой газели и взглядом арабских женщин.
Харткин был доволен своей жизнью под плодовыми деревьями, но жизнь не считалась с довольством неисправимого лошадника, она мчалась дальше, дальше — к неизвестным целям.
Весной умерла жена Харткина, самая низкооплачиваемая садовая работница, и на него свалились все заботы; он продал двух лошадей, а сад предложил своим детям.
Один сын у него был учителем, второй — инженером, дочери жили с мужьями в городе. Все отказались: они не желают, как v первобытные люди, лазить по деревьям.
Харткин вступил в садоводческий кооператив. В конюшне у него стояла еще одна лошадь, кобыла пони, которую он оставил у себя, потому что за эти годы она принесла ему пятерых жеребят. Пони, низкорослая кобылка белой масти, могла пройти под вытянутой рукой Харткина и у нее был короткий цокающий шаг. В кооперативе лошадь не требовалась. Любовь Харткина к лошадям становилась нерентабельной.
Прошло, прошло прекрасное время лошадей! Прощай, позвякивание цепей и стук копыт в конюшне! Харткин, вздыхая, послал объявление в садоводческую газету. Продается белый пони самых чистых кровей.
Воскресное утро, утро майского дня. За домом Харткина соперничали между собой бело-розовая кипень и аромат цветущего сада. Жужжание шестиногих опылителей заглушало удары колокола с колокольни, отбивавшие 10 часов. Тощий человек, ростом без малого два метра, вошел во двор Харткина. Фамилия его была Хаубенрайсер, он был из-под Мекленбурга и, казалось, принадлежал к некой секте людей, обедающих стоя. Прежде чем что-то^сказать, он вытянул верхнюю губу, как будто собирался проиграть свои слова на губной гармошке-пикколо, сдержанно поздоровался, заговорил о погоде, об опозданиях поездов и огляделся: «Не здесь ли давали объявление о продаже лошади?» Да, здесь давали объявление о продаже лошади. Харткин вошел в раж и приврал, что Хаубенрайсер уже десятый покупатель. Он хотел было провести чужака в конюшню, но тот вытянул верхнюю губу: он хочет увидеть лошадь в упряжке.
Пока Харткин надевал в конюшне сбрую на кобылу, чужак заплевал весь двор, а когда хозяин запрягал белую лошадку в телегу, Хаубенрайсер равнодушно глазел в бранденбургское небо.
Харткин положил доску на передок телеги, бросил на нее шок и пригласил чужака садиться. Хаубенрайсер сел и своего покупательского трона впервые оглядел лошадь. это, стало быть, и есть кобыла, эта откормленная белая? Слишком массивно это животное, шея слишком жирна, толста в паху, чересчур много жира на груди всюду бесполезный зимний жир.
Со спины кобылы поднимался запах аммиака, мешаясь с цветущей вишни. Хаубенрайсер разинул рот и чихнул; погнал лошадь крупным наметом. Телега, дребезжа, далась по высохшим лужам, и затылок Харткина подрагивал. В кулаке его, как в цветочном горшке, желтое кнутовище, кнут отклонялся по ветру. Дергавшийся кнут гнал лошадь, только удила позвякивали.
Через пятьдесят метров кобыла умерила свой аллюр и на цокающую рысь. Она была слишком жирна, а жир лень, Харткин же превратил лень в добродетель, что у пони все дело в цокающей рыси. Чудо-пони! Цены такой лошади!
Хаубенрайсер неотрывно смотрел на кобылу ястребиным юром — взглядом своих пернатых предков. Цокающая рысь ему ? нравилась, он не прочь был бы увидеть, как лошадь идет, но Харткин не желал его понять. Тогда Хаубенрайсер сам ватил поводья, вырвал у Харткина кнут и бросил его в телегу.
Теперь кобыла шла шагом, и Хаубенрайсер сравнил его белой кобылки, стоявшей у него дома в стойле. Шаг был двадцать сантиметров короче.
Харткин дергал себя за ремень, желая, чтобы взгляды были ударов кнута, дабы ими ускорить ход лошади.
Время шло, в телегу падали вишневые лепестки. Чужак, шаг кобылки становился без помощи кнута все короче, и попытался отвлечь внимание покупателя путем внушена: сперва кобыла должна расслабиться, сказал он, а кто смыслит в лошадях, тот это знает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96