Когда Ван Чухоу сочинял биографию умершей жены и стихи, посвященные ее памяти, ему припомнились древние строки: «Теперь я вновь с детьми и молодой женой — как будто жизнь вторично началась». Он решил, что когда новая жена народит ему детей, он слегка переиначит эти строки и вставит их в собственные стихи под названием «Со слезами вспоминаю усопшую супругу в день ее рождения». Но вторая жена принесла с собою не детей, а хворь, так что стихи эти так и не были написаны. Свою болезнь она лечила дома и, видимо, одомашнила ее настолько, что та никак не хотела уходить. Жена выглядела такой хрупкой, что вид ее вселял немалые опасения в стареющего мужа.
Когда-то она проучилась год в университете, но из-за малокровия должна была бросить занятия и несколько лет провела дома. В те дни, когда не болела голова и не гудело в ушах, она проводила время за фортепьяно или училась приемам китайской живописи. Фортепьяно и картины были важной частью ее приданого, как у других девушек — диплом (под стеклом, в деревянной рамке) и портрет в шапочке бакалавра (раскрашенный, 48X24, рамка золоченая). Не разбираясь в западной музыке, Ван полагал, что жена хорошая пианистка. В китайской живописи он должен был бы разбираться, однако верил, что картины его жены не могут быть плохими. Своим гостям Ван говорил:
— Она так любит музыку и поэзию, что отдает им все силы души — где уж тут думать о выздоровлении!
А жена скромничала: «Я постоянно болею, поэтому и рисую и играю неважно...»
Приехав в эту глухомань, госпожа Ван от скуки стала часто ссориться с мужем. Выросшая в достатке и неге, она презирала жен сослуживцев Вана, считая их полунищими. Мужу не нравилось, что его дом часто посещали молодые холостяки из числа преподавателей.
Понимая, что ей тоскливо сидеть дома без дела, ректор хотел подыскать ей работу в университете. Но госпожа Ван, женщина умная, наотрез отказалась. Во-первых, она понимала, что с ее образованием нельзя претендовать ни на что, кроме унизительной роли мелкого служащего. Во-вторых, ей было ясно, что служба создана для мужчин — они станут помыкать женщиной, какой бы пост она ни занимала; только дома, в качестве супруги или любовницы, она сможет командовать сильным полом. Больше всего она общалась с симпатизировавшей ей Фань — лектором отделения педагогики и наставницей студенток. Часто захаживала и сестра Лю Дунфана, ранее учившаяся у Ван Чухоу.
Однажды Лю попросила госпожу Ван поискать жениха для сестры. Сватовство и материнство — две главные страсти женщины, а госпожа Ван к тому же томилась от скуки; такого рода поручение было для нее как безработному обещание хорошего места. Ван Чухоу рассудил, что подобная деятельность жены ничем ему не угрожает — еще не было случаев, чтобы кто-нибудь умыкнул сваху.
Между тем у госпожи Ван давно уже было на уме выдать Фань за Чжао Синьмэя, а сестру Лю — за Фан Хунцзяня. Фань была старше и некрасивее Лю, но именовалась лектором, а потому более подходила в жены заведующему отделением. Лю, ассистентка, должна была быть довольна тем, что выйдет замуж за доцента. Что же касается Сунь, то госпожа Ван видела ее раз или два на квартире Фань, причем впечатление у нее осталось не самое лучшее.
Через день после возвращения из Гуйлиня Фан и Чжао получили приглашение от Ван Чухоу. До этого они почти не общались с Ваном и в глаза не видели его жены. Сразу же пришли на память его слова о сватовстве.
— Этот господин строит из себя важную персону,— сказал Фан.— Кроме ближайших сотрудников, он приглашает к себе только ректора и заведующих отделениями. Может быть, ты еще подходишь ему по рангу, но зачем он зовет меня? А насчет сватовства — это просто чушь, ведь в доме нет ни одной девушки.
— А почему бы нам не полюбоваться госпожой Ван? Говорят, она очень красива. Наверное, у нее есть какие-нибудь кузины или племянницы. Кстати, насчет сватовства Ван говорил с тобой, а не со мной. Да я и не нуждаюсь в услугах свахи. Я вижу, тебе стало неудобно, вот ты и повел дело так, чтобы пригласили нас обоих!
После долгих пререканий приятели решили все же принять приглашение, но держаться настороже, чтобы не попасть в смешное положение.
Дом из темного кирпича, который снимал Ван, был выстроен в полукитайском, полуевропейском стиле. Он слыл лучшим помещением в городке, не считая главного здания университета, от которого его отделял ручей. Зимой ручей пересыхал, и тогда устилавшие его дно камешки напоминали кучки яиц самых разных размеров. В эту пору люди забывали о деревянном мосте и шли напрямик — что лишний раз свидетельствовало об их врожденном стремлении нарушать установленные правила, если это не грозит им опасностью.
Кирпичный пол в просторной гостиной Ванов был устлан циновками, старомодные столы и стулья красного дерева внушали ощущение прочности и основательности. Ван купил их в городке у одного офицера и рассчитывал в случае отъезда на новую должность выгодно продать университету. Хозяин вышел навстречу гостям, излучая радушие; он осведомился, не холодно ли им в комнате, и велел служанке принести новую жаровню с углями. Гости выразили восхищение самим домом и изысканной обстановкой — «лучшим из того, что им пришлось видеть за последние полгода». Хозяин был польщен, но все же вздохнул:
— Нет, это уже не то! У меня действительно было кое-что хорошее, но все погибло. Вы бы посмотрели мой дом в Нанкине! Правда, японцы его не сожгли, но вся обстановка пропала. Хорошо еще, что я умею философски смотреть на жизнь а то впору было бы умереть с горя.
Такого рода рассуждения приятели слышали много раз, порой и сами их повторяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134