— Вернитесь, господин Таллар.
Но Атанас не двинулся, не подал виду, что понимает смысл этих слов; и священник повернулся и вышел. Оставшись один, Атанас без сил упал в кресло, закрыл глаза, и руки его безвольно свесились с подлокотников. До сих пор он всегда полагался на силу своего ума. Эта уверенность позволяла ему относиться к священнику с чувством превосходства. И вдруг отец Бобьен протянул руку и коснулся самого больного места в его душе, запрятанного в дальние тайники памяти. И это прикосновение выбило у Атанаса почву из-под ног.
Его мысли неумолимо возвращались к последним словам священника. Он чувствовал, как от сознания вины в нем поднимает голову все, что прививалось ему с детства, как ум стремится освободиться от этих пут. Он понимал, что, задержись священник минутой дольше, Атанас признал бы свое поражение. Можно ли объяснить аскету, что случилось в ночь смерти Мари-Адели? Можно ли объяснить это кому-нибудь? Можно ли после той ночи убедить самого себя, что в человеческой жизни есть логика?
Ее маленькое лицо монашки было белее подушек, на которых оно покоилось, верхняя челюсть ввалилась, на скулах горели лихорадочные пятна. Атанас стоял, крепко сжимая спинку кровати, а позади него на коленях молился и плакал Мариус. По другую сторону кровати стояли мать Мари-Адели и ее сестра монахиня-урсулинка. Тут же был исповедник, на столе — свечи, цветы и святая вода, у двери ждал доктор. Священник только что совершил последние обряды. Ата-нас смотрел на хрупкую девичью фигуру жены под простыней, на ее глаза — они пылали, будто рвались из глазниц, но были слепы: она уже, судя по всему, ничего не видела. Атанас держался за спинку кровати и вспоминал, какой никчемной, какой несчастливой была их совместная жизнь, и вдруг ему открылась вся тщетность человеческого существования, но это видение тут же рассыпалось, как рассыпались его мысли, и Атанасу почудилось, что он слышит запах смерти. Больше он не мог выдержать. Будто слепой, Атанас двинулся к двери, и доктор взял его за руку и вывел из комнаты.
— Теперь уже все,— услышал он голос доктора.
Атанас повернулся, прошел один по коридору и вышел* из больницы на улицу.
Бродя в ту ночь по Монреалю, он не ощущал холода, хотя было пятнадцать градусов мороза, и деревья потрескивали от стужи. Он ходил много часов. Отморозил мочку левого уха, но не заметил этого. В конце концов он вспомнил про Кэтлин и отправился ее разыскивать. Она пошла с ним, и они вместе вернулись в больницу.
Атанас снимал две комнаты на том же этаже, где лежала Мари-Адель. Одну для себя, другую для Ма-риуса. Вернувшись в больницу, Атанас вместе с Кэтлин заглянул в комнату, где спал сын. Мальчик лежал, не шевелясь. Атанас повернулся и вышел, тихо притворив за собой дверь. Потом они прошли в комнату Атанаса, и Кэтлин опустилась рядом с ним на кровать. Он посмотрел ей в глаза, и она не отвела взгляда. В ту ночь она отдала ему себя искренне и непосредственно, как ребенок. Он уснул в слезах, лежа в ее объятиях, а она бодрствовала, обвив его руками. Когда он проснулся утром, в комнате никого не было, над городскими крышами вставало солнце, начинался новый день, он смотрел, как блестят в солнечных лучах снежинки, и, глядя в окно, почувствовал, что сможет жить дальше. Прошедшей ночью он выплыл из глубин смерти. И Атанас подумал: Мари-Адель никогда не жила ради жизни, она всегда стремилась попасть в Царство небесное. И мысленно произнес: «Боже, упокой ее душу на небесах, ведь цель ее теперь достигнута, а я никогда не имел к этой цели никакого касательства». Теперь она обрела покой или обратилась в ничто. Но он жив и должен жить дальше, и тогда Атанас преисполнился великой благодарности к Кэтлин и понял: отныне он ее вечный должник за то, что она для него сделала.
Атанас тяжело дышал. Бродя взглядом по книгам на полках, он судорожно глотал воздух. Выходит, Ма-риус знал! Выходит, вот что стояло между ними все последние годы! А теперь знает и отец Бобьен.
Атанас с трудом поднялся. Та ночь сыграла решающую роль в его жизни, он даже самому себе не хотел признаваться, что она значила для него. Он совершил поступок, который любой человек, независимо от своей религии, вероятно, счел бы гнусным. Но инстинктивно Атанас понимал, что ему не в чем себя винить, и более того, он знал, что никому не позволит осуждать себя, ни священнику, ни кому-либо другому.
Он выглянул в окно и увидел, что гроза миновала и сквозь прореху в облаках на сырую землю льется яркий солнечный свет. Вдруг Атанас почувствовал, что у него раскалывается голова. Он схватился рукой за лоб и опустился в кресло. Долго полулежал, не двигаясь, закрыв глаза, и в висках у него стучало. Когда же он поднял веки, то увидел в дверях Кэтлин. Давно ли она здесь стоит, он не мог сказать.
— У тебя ужасный вид,— встревожилась Кэтлин.— Что случилось? Ты болен?
— Да, голова. Опять разболелась. Ничего страшного.
— Что наговорил тебе отец Бобьен?
— Он заходил насчет Мариуса, вот и все.
— Вот как! — Она чувствовала, что это не все.— Мариуса еще не взяли в армию?
— Нет еще.
Подняв глаза, он увидел лицо Кэтлин прямо перед собой, она склонилась к нему совсем близко. Губы его ощутили мягкое прикосновение ее губ.
— Атанас! Что случилось?
— Не пугайся, пожалуйста! — Внезапно, как бы из глубин души, у него вырвались поразившие его самого слова: — Никто не должен жить в страхе перед Богом.
Кэтлин в изумлении отшатнулась от него.
— Ты уверен, что с тобой все благополучно? Атанас поднялся, провел рукой по глазам и вышел
в холл.
— Конечно,— сказал он.-— Не беспокойся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162