..
Мы слезли с навеса и пошли к сараю. Сарай Изарковых, как и все сараи в нашей деревне, стоял за дорогой, у самого болота. Митька, Тишка и Захар ходы смотреть не пошли — они их знали хорошо. Они подались домой выпить молочка, а то после яблок у них в животе урчать что-то начало, Ле-ника позвала домой бабка.
— Ладно, нам вдвоем еще лучше будет,— говорит Легкий.
— Где ж ходы? — спрашиваю я, когда мы вошли в сарай.— Я не вижу никаких ходов.
— А вот сейчас увидишь,— отвечает Легкий и ложится на живот.— Ты, значит, лезь за мною, не отставай. Куда я, туда и ты...
И он юркнул прямо в сено, которого в сарае было набито чуть не доверху. Сено уже слежалось, было точно спрессованное, но там, куда полез Легкий, была чуть заметная нора.
Я полез за Легким. Мы ползли долго. Темь, духота, сено лезет в уши, в нос, я начал задыхаться.
— Вася! Легкий! — кричу я, но моего голоса не слыхать: сено его заглушает.
Ужас напал на меня. Дышать больше нечем, сердце стучит, а конца ходу, видно, не будет. Я держусь за Васину ногу, стараясь не отстать, не затеряться в сене. Мы лезем и лезем, то вниз опускаемся, то вверх подымаемся; ход сворачивает то влево, то вправо, а то прямо идет.
— Вася! Легкий! — кричу я опять и начинаю плакать.
Но вот мы выбрались и очутились под самой крышей сарая, совсем в другом конце. Легкому тоже нелегко было лезть, он покраснел как рак, сено и ему набралось в нос и уши. Но он гордо поглядывает на меня и спрашивает:
— Что, хороши наши ходы?
— Хо... хороши,— еле выдавливаю из себя.
— А-а, брат! Это мы каждый год устраиваем такие, чтоб от врагов прятаться. Скажем, попался я на огороде, гонятся за мною, а я — раз в ходы,— ищи-свищи меня! Тут меня и с собаками не найдешь!
— Да, но тут и задохнуться можно,— говорю я.
— Нет, не задохнешься. Для этого мы боковые ходы устроили, прямо к стенам сарая идут. А в стенах — щели. Сквозь щель дыши сколько хочешь, даже слышно, что снаружи говорят. Понял?
— Понял...
— Легкий! — кричит кто-то внизу.
— Ну? — отвечает сердито Легкий.
— Ходи-ка сюда.
— Зачем?
— Что-то скажу.
— Сейчас.
Мы вышли из сарая. У ворот стоял Матвей Салопьев. Матвей — наш ровесник, но живет от нас далеко, почти на самом краю нашей улицы. Он Легкому не настоящий товарищ, но все же иногда ходит к нему поиграть. Матвеечка тоже смелый парень, однако Легкого уважает, драться опасается с ним и всегда ему подчиняется.
— Ты что? — спрашивает его Легкий.
— Пойдем Трусика бить!
— За что?
— А он назвал меня «черт губошлепый».
Матвеечка удивительный человек. Он очень покладистый, несмотря на свою ловкость и силу, редко когда ввязывается в драку. Горячий, вспыльчивый паренек, и тем не менее может многое стерпеть, любую обиду, только не называй его «губатым» или «губошлепым». Этого Матвеечка простить никому не может, для него это — обида кровная. И вот сейчас Ванька Трусик назвал его «губошлепым», да еще «чертом» в придачу. Как же тут стерпеть?!
«Но почему Матвеечка один на один не отколотит Трусика, непонятно. Неужто не сладит? Или боится? Нет, не похоже на него! Да и одолеть Трусика ему проще простого»,— думаю я, поглядывая то на Матвеечку, то на Легкого.
Ванька Трусик парень озорной, любит дразнить всех. И очень бойкий, дерется со всеми, даже с Легким, хотя Легкий всегда ему всыпает: силы у Трусика маловато и роста он маленького. Зато в ругани Трусик никому не уступит. Легкий его всегда колотит за это.
— Что лс, проучить его можно, но где сам старый Тру-сак? Не дома ли он? — говорит Легкий.
С Трусиком подраться Легкий всегда не прочь, но столкнуться со старым Трусаком, отцом Ваньки Трусика, это уже дело особое. Тут надо подумать, и подумать крепко.
Старый Трусак, Ефим Николаевич,— мужик сердитый, гроза для ребят всей нашей деревни. Он кривой, один глаз у него совсем не видит. Бегает Трусак быстро, так, что, пожалуй, и Легкому от него не удрать. Наши мужики каждый год нанимают его полевым сторожем, посевы сторожить, скотину в хлев загонять. Ну, и, понятное дело, бегая за скотиной, старый Трусак так развил ноги, что мог зайца догнать. Трусак гоняется и за ребятами, если они упустят лошадей в овсы, и, если уж какого догонит, отстегает нещадно. Он всегда ходит с березовой хворостиной в руках — ею хорошо гусей, свиней и коров в хлев загонять. Хворости-
на у Трусака особая: гибкая, полузасушенная и очень прочная. С Легким у Трусака вражда старая. И все из-за цыплят...
Трусак любил водить кур. Их у него постоянно зимовало штук двадцать. А весной куры неслись где попало. Трусак за ними не мог уследить, некогда было. Куры выводили столько цыплят, что он и счета им не знал. Трусак их и не считал, а только кормил, громко сзывая по утрам:
«Коря, коря, коря! Цепа, цепа, цепа!»
Позднее, в конце лета, когда цыплята подрастали, на них наваливались «хищники»: ястребы, собаки и ребятишки-конюшата.
У нас давно так повелось, что ребятишки-конюшата таскают соседских цыплят, чтобы варить в ночном.
Легкий в ночное еще не ездил, но таскал иной раз Тру-саковых цыплят для своего брата Ваньки. Ванька за каждого цыпленка давал Легкому пятачок.
Старый Трусак про это хорошо знал и не раз говорил:
«Ну, Легкий, смотри! Попадешься ты мне — отверну я тебе голову, как цыпленку!»
И за сынишку своего, Ваньку Трусика, сердился Трусак на Легкого. Одно дело — он сам выдерет сына за шалости, и совсем другое, когда посторонние тронут его. Тут Ефим Николаевич, как наседка, горой за сына. Но Легкий был осторожен и в лапы Трусаку не попадался.
И вот сейчас подвертывается удобный случай поколотить слегка Ваньку Трусика.
— Трусака дома нету,— уверяет Матвей Легкого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55