— Вот здорово-то! — кричим мы.
— А как же вы удерете? Кто вас пустит? Ежели заметят ваши батьки да матери, они вам за то всыплют,— ехидно заметил Тишка.
— А мы, думаешь, дураки, скажем им? Мы, брат, так ловко удерем, что ни одна душа о том знать не будет.
— Но раз вас не будет дома, то вас начнут искать, матери плакать будут.
— Пусть поплачут. Зато когда мы попадем на небо, мы их тоже туда возьмем живыми. Федя, это можно будет? — спрашивает меня Легкий.
— Можно, конечно. Раз мы будем святые, то все можно будет,— заявляю я.
— Я тоже возьму своего батю и мать на небо,— говорит Митька.
— И я! — громко кричит Захар.— Я даже деда с бабкою возьму.
— Ребята, сначала нужно не евши побыть самим, в святые попасть, а потом уж будем брать к себе на небо всех, кого задумаем. Я все свое семейство заберу, кроме дяди Ти-хонка, даже Жучку и Вороного возьму. Рыжего не возьму, а Вороного возьму, потому на нем и в раю ездить хорошо будет. Федя, коней в рай можно брать?—спрашивает Легкий.
— Можно,— говорю я.— Там кони есть, огненные, на которых Илья-пророк по тучам раскатывает, значит, и Вороной ваш с ними будет там ходить.
— Огненные? А они не сожгут ему бок нечаянно, если он к ним близко подойдет?
— Нет, тот огонь не жжется. А потом же, Вороной остерегаться будет, конь-то,— он умный у вас.
— А собаки там тоже есть?
— Собак нету, но львы есть. Жучку вашу примут, она не помешает там никому, она собачонка хорошая.
— Ну конечно, не помешает. Она даже будет там яблоки караулить.
— Яблоки там караулить нечего, их много, каждый рви сколько хочешь, я ж тебе об этом уже рассказывал.
— Я понимаю, но все-таки собака в саду не мешает, потому что иной святой, может, зря начнет рвать яблоки, для баловства. Вот тут-то Жучка и пригодится, она безобразить не даст: она у нас хитрая.
— Ладно, Легкий, ладно. Жучку ты возьмешь, а что она там делать будет, это видно будет. Сейчас давайте лучше готовиться в лес удирать.
— А что нам готовиться-то? По мне, хоть сейчас идемте.
— Нет, подготовиться нужно.
— Да, подготовиться не мешает,— соглашается со мною и Митька.— Раз мы думаем сорок дней голодать, то нужно перед этим как следует наесться, чтоб потом долго есть не захотелось. Семен-то этот, наверно, как следует напоролся, перед тем как на столб лезть.
— Это мы обязательно сделаем. Я так буду лопать напоследок, что вздохнуть нельзя будет,— говорит Легкий.
Я вижу, что они не туда поехали.
— Нет, ребята,— говорю им,— нет, не о том я хотел сказать.
— А о чем же?
— Подготовиться не так нужно, а по-другому. Все святые, перед тем как в пустыню уходить, исповедовались, причащались. Семен тоже это проделал и другие святые, про которых я читал. Мы тоже должны это сделать.
Легкий задумался.
— Да, вот горе-то еще! Ведь это нужно тогда в село Бац-кено идти, а там поп очень сердитый. Он сейчас же нас спросит, для чего нам понадобилось причащаться и исповедоваться. И никакого причастия не даст.
— Ребята,— говорю я,— в село нам идти не нужно. Ежели хотите, я буду попом и всех вас причащу.
— А чем ты нас причащать будешь?
— Нет, вы сначала скажите, согласны или не согласны, чтобы я попом был.
— А нам что? Лишь бы ты причастия достал, будь чем хочешь тогда,— согласился Легкий.
Я знаю, что причастие в церкви делается из сладкого виноградного вина и белого пшеничного хлеба — просвирки. Просвирки у нас нет, вина тоже, зато есть хлеб черный, а вместо сладкого вина можно сладкую воду сделать. Сахар у нас тоже есть, лежит он в шкафчике, в уголке. Когда отец приезжает домой, мы всегда пьем чай, а без него мать самовар не ставит — боится, как бы не загорелась солома на крыше и не случился пожар. Но самое главное — она жалеет сахар, ведь за него деньги плачены: пятнадцать копеек за фунт! Шкафчик наш на замок не запирается, а только на щеколдочку, достать сахар проще простого. Но мне строго-
настрого приказано не трогать сахар. Да его и тронуть нельзя, сверху лежит полный ряд из двадцати кусочков. И мать, конечно, заметит, если я возьму хотя бы один кусок. Взять сахар для такого дела не грех, ведь мы собираемся в пустыню, а потом попадем на небо. Но все же осторожность не мешает, лучше сделать так, чтобы мать не узнала.
И я лезу в шкаф за сахаром. Страх меня берет, а все же лезу. Достаю бумажный мешочек с сахаром, показываю его ребятам и говорю:
— Вот, ребята, дело какое. Мы натолчем сахару, высып-лем его в миску, нальем воды и накрошим хлеба. Получится хорошая причасть. Но только как нам взять сахару, чтобы мать после не заметила? Ведь тут полные ряды.
— Ты снимай полный ряд, она тогда нипочем не заметит,— советует Легкий.
— Полный ряд очень много, тут целых двадцать кусков,— говорю я.
— Ничего, как-нибудь. Зато чисто будет сделано.
Я так и делаю: снимаю полный ряд, мешок ставлю на место.
— Как видишь, незаметно,— говорит мне Легкий.
— Да, незаметно,— соглашаюсь я.
Мы растолкли десять кусков. Ложечки маленькой, которой дают причастие в церкви, у нас не было, и я решил причащать большой, деревянной. Я зажег свечу перед иконами в углу, засветил лампадку, развел огонь в кадильнице, сделанной еще дедом-покойником из старой жестяной кружки, и начал читать по молитвеннику обедню. На плечи надел дерюжку, которая у нас вместо одеяла служит, чтоб походить на настоящего попа. Читаю нараспев, как заправский поп, а Легкий и ребята подпевают мне, стараются изо Есех сил. Даже Тишка запел — он тоже надумал идти в «пустыню» и голодать вместе с нами.
Читаю старательно, махаю кадильницей, а ребята хором тянут:
— Аллилуйя, аллилуйя, а-а-а-а-ллилуйя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55