..»
Мари была явно растеряна, поэтому и разговаривала с посторонним мужчиной, словно со старым знакомым.
Мари сделала шаг в сторону, намереваясь уйти.
— Мари! — не поднимая головы, сказал Мито, словно обращаясь к земле.
— Очень рано похолодало в этом году,— ни с того ни с сего сказала Мари.
— Мари! — повторил Мито.
— Чего тебе? — ответила она каким-то неестественным голосом.
— Ничего. Ты идешь домой?
— Да, домой,—Мари пришла в себя, преодолела волнение.
— Ну так пошли, нам по пути.
— Пошли, но я почему-то думала...
— Что, что ты думала?
— Думала, что вы кого-то ждете.
Мито заметил, как сразу изменилась Мари, стала по- прежнему далекой и недоступной, и это даже обрадовало его, ибо все, что он собирался сказать, предназначалось именно для такой Мари — далекой и недоступной.
— Да-а.
— Думаю, ждет, наверно, кого-нибудь.
Некоторое время шли молча. Тропинка была узкая,
и Мито пропустил Мари вперед.
— Я была в кино,— сказала Мари, должно быть, из вежливости, чтобы не молчать.
— Мари!
Мари обернулась к Мито. Мито молчал, и она снова пошла вперед.
— Мари! — Мито почти кричал.
Мари остановилась и застыла на месте, она вся съежилась, будто ожидая удара.
— Что? — не сразу отозвалась она,
Мито не ответил, а вздохнул.
— Я тебя ждал.
— Что? — Мари не поверила своим ушам.
— Я больше не могу,— голос Мито оборвался,— не могу...
— Что это с тобой? — деланно засмеялась Марш «Выпил небось, вот и шутит».
— Не понимаешь? — Мито подошел к ней совсем близко и положил руку на ее плечо.
Но Мари, дернув плечом, стряхнула его руку,
— Если не замолчишь сейчас же, я уйду,— обиженно проговорила она.
— Мари, я не шучу с тобой! .
— Не шутишь?
Мари по-прежнему обращалась к нему на «ты», на теперь это означало, что она сердится.
— Нет, не шучу.
Мито чувствовал, что успокаивается. Он уже все сказал и не волновался больше.
— Ты шутишь! — твердо проговорила Мари, как бы приказывая ему отказаться от своих слов.
— Вовсе не шучу, а...
— Шутишь! Шутишь! Смеешься надо мной! — И, повышая голос, она продолжала: — И тебе сказали — пойди попробуй, не откажет. Сказали, да? Меня все обманывают!
— Я не обманываю тебя,
— Нет! Нет! Нет!
Мито опять обнял ее за плечи и притянул к себе.
— Я люблю тебя, люблю!
Мари вырвалась.
— Мари!
— Ты шутишь! Шутишь!
У Мито оборвалось сердце. Он вдруг разозлился: не верили самой большой его правде! Не верили!
— Уходи! Чтоб я не видел тебя! — закричал Мито.— И иди к тому, кто шутит с тобой! Уходи!
Мари не сводила с него удивленного взгляда. Потом вдруг заплакала. Мито с трудом перевел дыхание и погладил ее по голове:
— Не надо! Зачем ты плачешь? Если ты не хочешь...
Мари плакала, всхлипывала, как ребенок, и говорила
что-то, но Мито не мог разобрать.
— Может быть, ты любишь кого-нибудь другого? — спросил ее шепотом Мито и тут же пожалел об этом, так как ошеломленная Мари вдруг попятилась назад и замахала руками:
— Нет! Нет! Никого я не люблю! Никого!
ГЕРОНТИ
С рыбозавода Леван возвратился поздно вечером. Прежде чем пойти домой, он зашел в парикмахерскую побриться.
Парикмахерская помещалась в маленьком голубом домике. В одной комнате был «салон», в другой жил Геронти с женой.
В «салоне» Леван никого не застал. Наконец выглянула жена Геронти. Поздоровавшись, она вошла в комнату,
— Геронти! — уже в третий раз звала она.— Клиент ожидает.
Геронти в другой комнате играл в нарды, доносились стук костей и его возгласы:
— Мне бы только шаши!
— Собачья ты кость, собачья!
— Слава богу, выпал шаши!
— Геронти, не заставляй ждать клиента! — снова взывает к парикмахеру супруга и, обращаясь с извинением к Левану, добавляет: — Вы же знаете его причуды...
Геронти наконец внял мольбам жены, в соседней комнате задвигался стул.
— Подожди, я сейчас! — пообещал он партнеру.
Геронти появился в бархатной куртке с накладными
карманами, в галифе. Мягкие азиатские сапожки завершали его наряд.
Хотя еще и не совсем похолодало, в парикмахерской все же горит железная печь. Жарко. На печке стоит чайник. На стенах развешаны вырезанные из журналов выцветшие фотографии. Гагарин, Баркая, Майя Плисецкая.
— Садись!
Геронти явно спешит. У него длинные нервные пальцы. Взбивая пену, он заляпал весь стол.
Леван сидит, беспомощный, как ребенок, с салфеткой, туго подвязанной под подбородком. Справа в окне виднеются темно-зеленые мандариновые деревья и взъерошенный эвкалипт.
Геронти намылил Левану щеки, принялся править бритву на кожаном ремне, висящем на стенке.
Входит жена Геронти и, видно, из вежливости начинает разговор.
— Наконец-то распогодилось!
— Ты что тут торчишь, присмотри за гостем!
Женщина молча выходит.
— Геронти, ты что, не в духе? Проиграл? — спрашивает Леван с улыбкой.
— Не твое дело, отчего я не в духе,— грубо отвечает Геронти и тут же добавляет: — Тебе горло надо бритвой перерезать.
Леван слышит, как зашуршала по ремню бритва.
Геронти бреет медленно, кажется, рука у него дрожит.
— За что же это, Геронти? — беспечно спрашивает его Леван, стараясь сохранить улыбку на лице.
— Ах, ты не знаешь, за что? За то самое...
Бритва останавливается на горле Левана.
Тишина. В печке затрещал хворост, резко, неприятно.
— Послушай! Оставь в покое Мари!
— Что-о? — Леван так и подпрыгнул на стуле.
— Попало в сердце, дружок? — теперь уже с улыбкой сказал Геронти.
— Что ты такое болтаешь, Геронти?
— А дурак Мито думает, она любит его и никого другого, хи-хи-хи,— захихикал Геронти и хлопнул Левана по плечу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17