Заза чувствовал, что не остановить ему этой машины, ему не хватило бы голоса, чтобы перекрыть этот шум и грохот, не достало бы сил, чтобы преградить ей путь. Эта машина была собрана, как робот, могла говорить, петь, даже танцевать, но слова ее, пение и танцы были тяжелые, как чугун... чугун... чугун...
А Нинико боялась...
«Чего ты боишься, почему дрожишь? — хотелось крикнуть ей.— Почему мы должны бояться. Почему должны стоять съежившись, как бедные родственники, почему мы так покорно выслушиваем наставления, словно боимся, что нам не нальют щей! Почему они не боятся, они — чугунные актеры, чугунные директора, с чьих уст не сходит это словечко — «формализм». Разве их чугунная машина не есть настоящий формализм? А мы боимся...» — рассердившись на самого себя, он закричал на Нинико:
— Почему вы опоздали?
Нинико совсем стушевалась и, казалось, стала еще меньше.
Заза повернулся к Георгию и сказал:
— А вы, пожалуйста, запомните, что змеи тоже разговаривают!
Нисколько не меняясь в лице, Гобронидзе медленно и отчетливо произнес:
— Вы забываете, что я директор театра!
— Нет, не забываю, напротив, я всегда помню. Вы слишком часто напоминаете мне об этом.
Затем он повернулся к Нинико и крикнул ей:
— Садись!
Стоя, она выглядела еще более жалкой и беспомощной. А Зазе хотелось, чтобы она была такой же смелой, как там, среди своих товарищей. Что с ней творится? Неужели она не чувствует, что по-настоящему талантлива, что Офелию в этом театре может сыграть только она одна. Эта вера должна придавать ей силы. Тогда Заза смелее вывел бы ее вперед и бросил бы всем в лицо: вот, смотрите, смотрите, смотрите, разве это не настоящая Офелия?
Нинико нерешительно присела на стул и положила руки на колени. Губы ее дрожали, казалось, она вот-вот расплачется.
— Вот и этот факт! — сказал Георгии л Оронидзе.— Разве вы не должны были меня спросить?
— О чем?
— О том самом! Как я вижу, вы готовите Нинико на роль Офелии.
— Вы угадали...
— А я против!
Раздражение заставило Георгия высказаться столь определенно. Он совсем не собирался говорить об этом в присутствии Нинико. Но даже сейчас его трезвый и тренированный рассудок сработал безошибочно. Рано или поздно ему пришлось бы сказать это во всеуслышание: по театру ходили слухи, что роль Офелии дают Нинико потому, что она будущая невестка директора.
— Почему? — спросил его Заза.— Почему вы против?
— Я объяснюсь с вами после, теперь не время и не место!
— Вы, я вижу, на самом деле возомнили, что вы король? — бросил ему в лицо Заза и почувствовал, что попал в самое больное место.
Георгий побагровел, шагнул в сторону Зазы, но вовремя сдержался и очень спокойно ответил:
— Нет, я всего лишь директор театра!
Это было сказано тоном человека, который ни перед чем не останавливался. Титулы, предшествовавшие его фамилии, придавали ему такую же угрожающую силу, как копье закаленному в боях воину. Вообще от такого
лучше держаться подальше. Об этом говорило надменное выражение его лица: смотри не оступись, иначе не знать тебе пощады. Однако в последнее время Георгий Гобронидзе чувствовал себя несколько растерянным, в особенности после своего выступления на партконференции. Когда заседание кончилось, секретарь райкома сказал ему: пора отказаться от старых методов, товарищ Гобронидзе! Это он сказал ему совершенно серьезно, без всякого намека на улыбку... «Старые методы,— думал потом Георгий,— что он знает, этот только что вылупившийся птенец... Старые методы...»
В это время к ним подошел артист Амиран Багдавадзе. В этом спектакле Амиран исполнял роль Лаэрта. Он был председателем месткома и считал своим долгом принимать участие в решении всех спорных вопросов. Он издали услышал разговор Зазы с директором. И теперь, когда они ненадолго замолчали, решил вмешаться.
— В конце концов мы имеем дело с классикой! — сказал он.
— Что вы хотите этим сказать — не понимаю? — обернулся к нему Заза.
— Я говорю о пьесе,— Амиран замолчал, заложил руки за спину и посмотрел на директора. Удивленный Заза пожал плечами:
— Не понимаю...
Амиран ухмыльнулся:
— Вот я тоже молод,— продолжал он с таким выражением лица, словно сам удивлялся своей скромности,— но с классикой надо быть осторожнее!
— Верно,— согласился Заза, он все еще не понимал, куда клонит Амиран.
— Насчет Нинико,— сказал Амиран и снова посмотрел на директора,— конечно, против самой Нинико мы ничего не имеем, но... Ия Сихарулидзе — опытная актриса, а времени для экспериментов у нас не осталось.
— Вы правы. К сожалению, времени у нас не остается,— ответил в тон ему Заза,— иначе я вас непременно бы заменил!
Амиран опешил: такого он не ожидал. Весь его апломб исчез, он попытался улыбнуться, но безуспешно.
— Это не ваше дело!
Амиран опять посмотрел на директора, словно просил его о помощи.
Георгий глядел в сторону. Он не любил мелких карьеристов. Они были совершенно иной породы. У них не было своего собственного голоса. Для приведения в порядок своих личных дел они нуждались в ком-то другом, кто бы указывал им путь, вел их за собой. Они чувствовали себя хорошо только тогда, когда следовали за кем-то другим, раболепно заглядывая ему в глаза. Но делали это с видом, выражающим чрезмерную принципиальность. Ими хорошо усвоен старейший, многократно проверенный метод: товарищам они в лицо говорили об их недостатках и, не стесняясь, делали замечания (разумеется, если на все остальное закрыть глаза, это не так уж плохо, но здесь имеет значение — кто делает замечание); но поскольку читать нотации — дело трудное и мало приятное, к тому же не все это могут, и не всякий позволит себе это, таких людей начинают бояться все больше и больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71