— Идет снег? — Да, идет снег,— ответил ему тамада.— Да здравствует первый снег!..— От выпитого вина у Папуны раскраснелось лицо, в руках он держал большую серебряную чашу.— Папуна, скажи что-нибудь! — Папуна — художник, но даром речи обладал незаурядным, вот и выбирают его всегда тамадой.— Первый снег,— начал Папуна и остановился: он не знал, о чем говорить дальше, и повторил снова: — Первый
снег.— Мечтаю поехать в Бакуриани! — захлопала в ладоши Нана.— Вы знаете, какой там белый снег? (Как будто бы снег бел не всюду!) —Первый снег похож на первую любовь,— продолжал Папуна; главное для него — говорить, все равно что — лишь бы покрасивее.— Но я никого еще не любила,— сказала Нинико.— А вот меня, например, никто не любит! — заблестели глаза у Наны.— Я тебя люблю! — крикнул ей Папуна.— Вот узнает об этом Лейла! — пробурчал Рамаз.— И любовь, как снег, падает с неба,— продолжал Папуна, не сводя глаз с Наны,— и окутывает весь мир.— Я непременно поеду в Бакуриани,— сказала Нана.— Интересно, и в Бакуриани идет снег? — спросила Нинико.— Сейчас повсюду снег,— отозвался Папуна,— повсюду — и в Бакуриани, и в Москве, и даже в Сахаре.— В Сахаре? — Нана с восторгом ухватилась за слова Папуны,— представьте только снег — в Сахаре! — Папуна передал чашу Зазе: — Пей! — Заза привстал, наполняя чашу, и спросил: — А что, в самом деле идет снег? — Его наивный вопрос вызвал за столом смех. Заза сконфузился и поспешно принялся за вино.— Стой,— крикнул ему Папуна,— разве так можно, скажи хоть что-нибудь! — Что я должен сказать? — Произнести тост за снег! — Что ты, в первый раз за столом? — А если я не умею говорить? —> Умеешь...— Ну, ладно, я пью за первый снег.— И это все? — скривила губы Нана.— Наши ребята совсем разучились говорить.— Заза прекрасно умеет говорить,— тихо сказала Нинико.— Хотите, я вам сыграю Сибелиуса? — воскликнула Нана.— Почему ты назвала именно Сибелиуса? — Папуна взглянул на Нану восторженными глазами.— Ты же любишь Сибелиуса.— А ты откуда знаешь? — Знает,— сказала Нинико...— Сыграйте что-нибудь такое, чтобы можно было потанцевать,— заказал Рамаз.— Нет, я сыграю Сибелиуса.— Нана села за рояль. Торнике до сих пор сидел молча и смотрел на свои руки, без движения лежавшие на столе. Только теперь он поднял голову и проговорил:—Дайте и мне вина! — Он почему-то поглядел на часы. Он улыбался, как добрый дядюшка улыбается детям. Заза подал ему чашу. Торнике наполнил ее и спросил: — Так за что мы пьем? — За первый снег! — ответила Нинико.— О-о, это хороший тост,— одобрил Торнике. Всем своим видом он выражал полное безразличие к тому, за что пьют.— Спасибо, что оценил наши старания,— шутливо поклонился Рамаз>
Торнике удовлетворенно хихикнул.— Может, все же послушаем Нану,— сказала шепотом Нинико, окинув таким взглядом ребят, будто те шумели в концертном зале. Слова Нинико возымели свое действие, все замолчали.— Я очень люблю скандинавскую музыку,— все же не удержался Папуна, надеясь, что его услышит Нана.— Тсс! — погрозила ему пальцем Нинико. Нана играла: во всем мире шел снег и покрывал улицы, крыши домов, деревья. Снег окутывал все вокруг белым туманом, чтобы обнажить только то, забытое, тобой же самим тщательно запрятанное и затерянное в тайниках души. Но оно, оказывается, все равно не погасло, а тлеет как уголек на снегу, бледным красноватым светом, словно на картине Елены Ахвледиани.— Ничего из меня в жизни не вышло! — неожиданно, с силой проговорил Рамаз.— Ничего! Вот я прораб: цемент, кирпич, бетон. Мне тридцать, и, вероятно, я так и умру: цемент, кирпич... А я... Я думал, что я сам... А впрочем, ничего я не думал. Я мечтал строить вокзалы, аэропорты... алюминий, стекло, много солнца. Ведь я архитектор! А кто тебя к этому допустит?! Наверху сидят такие авторитеты — железные авторитеты, железобетонные авторитеты, доктора, академики. Все меняется, а они продолжают сидеть.
— Тсс!
— Архитектору следовало бы помнить: овладевай знаниями, а потом уже...— погрозил ему пальцем Торнике.
— Потом, потом! А может быть, я уже сейчас готов!
— Тебе так кажется! — насмешливо улыбнулся Торнике.
Заза почему-то был твердо уверен (хотя на первый взгляд это казалось непонятным), что именно музыка побудила Рамаза начать этот разговор.
— Знаешь, что я тебе скажу: лучше учиться, чем писать заявления: дайте мне это построить, дайте мне то установить. А вот когда созреете, тогда все придет само... Вы пока еще молоды! — Можно было подумать, что себя Торнике молодым не считает.
— Тсс! — опять зашипела на них Нинико, которую, впрочем, этот разговор явно интересовал куда больше, чем Сибелиус.
— Ты просто педант,— сказал Рамаз Торнике.— Надоела твоя вечная объективность!
— Тебе не нравится объективность?
Торнике обратился к Нинико:
— И вам тоже не нравится объективность?,
— Нет!
— Ого!
Нана продолжала играть. Снег шел в Тбилиси, в Сахаре, в Москве.
По улице шла высокая тоненькая девушка в желтой вязаной шапочке. Девушка иногда терялась в густой толпе прохожих, но шапочка ее все равно была видна. Высокая, смешная шапочка, какую обычно носят дети.
Заза встал, подошел к окну, отодвинул занавеску и посмотрел на улицу.
Вначале он не мог разобрать, в самом деле идет снег или нет. Но, вглядевшись как следует, он увидел: в фиолетовом свете уличного фонаря порхали снежинки. В это время кто-то положил ему руку на плечо, он обернулся — Торнике.
— Не люблю, когда спекулируют таким понятием, как возраст,— сказал Торнике и поглядел на часы.
— Рамаз хороший парень.
В последнее время Зазе стало трудно говорить с Торнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71