Через месяц мы сняли комнату на Мтацминде. И пока мы ее снимали, еще один день был счастливым — когда строили планы, и все нам казалось очень просто: я буду ходить на работу, а ты, поскольку нигде не служишь, днем приглядишь за Гией. Мы будем вместе и сможем разговаривать без всякого телефона. К черту, к черту все телефоны!
— Майя, как ты?
— Хорошо, а ты?
— Я тоже. Ну, звони...
— Ладно. Пока...
Два-три дня было еще ничего, терпимо. Ты вставал рано, приносил молоко из гастронома. Я с нетерпением ждала окончания рабочего дня, садилась в автобус, который, натужно рыча, взбирался на подъем. На балконе у нас стояла керосинка, на которой мы готовили.
Потом приехал один алжирский писатель, и я показывала ему город. Был он худой, низкорослый, большеголовый. Когда я рассказывала, он скрещивал на груди руки, закрывал глаза и слушал меня. Когда я умолкала, он опускал руки, открывал глаза и обязательно говорил что-нибудь смешное. А вообще, как он мне рассказал, перенес он немало: боролся за свободу Алжира, получил одиннадцать ранений.
Я провела его по всему городу. Поднялись мы и в пантеон на Мтацминду. Мы проезжали на машине мимо нашего дома. Ты стоял у окна с Гией на руках, и лицо у тебя было такое грустное, что я чуть не остановила машину и не бросила гостя одного.
С верхнего плато Мтацминды наш дом был очень хорошо виден.
— Мсье Жан,— сказала я.— Вы видите вон тот дом под красной крышей? Я там живу.
Я думала о тебе, о том, что ты, как узник, стоял у окна.
Обедали мы в ресторане, потом я сопровождала гостя в оперу, после спектакля на машине «Интуриста» мы еще раз объехали город. Мсье Жан почему-то решил проводить меня до самого дома и настоял на своем. Я подписала шоферу путевку, и они вернулись в гостиницу.
Я рассказала тебе, как прошел день. Мы лежали в темноте, и мне казалось, что ты не слушаешь меня. Но ты вдруг спросил:
— Одиннадцать ранений?
— Да, представляешь? — я обрадовалась: если бы ты сердился, то не стал бы задавать вопросов.
Наступила тишина,
— Что ты сегодня ел? — спросила я после паузы.
— Консервы, те, что вчера купил.
— Гия капризничал?
— Нет...
Назавтра я опять допоздна ездила с алжирцем. Вечером наши писатели устроили ему ужин, и мсье Жан опьянел. Наши тоже немного захмелели, и когда все расходились, один из писателей шепнул мне: Майя, не дадите ли вы мне номер вашего телефона? Говоря это, он торопливо оглядывался и делал вид, что вообще разговаривает не со мной. Его друзья и мсье Жан были поглощены прощальными объятиями и не смотрели в нашу сторону.
Я тоже ответила ему таинственным шепотом:
— Нет! Не дам!
Он улыбался в это время мсье Жану и, не глядя на меня, спросил одними губами:
— Почему?
И кинулся к гостю с распростертыми объятиями, потому что все уже распрощались, и остался он один.
— Май я, Майя, идите к нам! — подозвал меня он.
Я подошла.
— Я хочу подарить мсье Жану свою книгу, переведите ему,— он торопливо оглянулся на остальных, видимо, не хотел, чтобы они слышали, и достал из кармана маленькую книжку.
Мсье Жан сказал:
— Я очень вам благодарен, непременно переведу несколько стихотворений.
Я взглянула на книгу, это были стихи в переводе на русский язык.
— Мсье Жан не знает русского! — сказала я писателю.
— Но он и грузинского не знает,— ответил он и жестко добавил: — Переводите, что вас просят.
Он ловко сунул книгу в карман гостю, и когда к нам подошли остальные, сказал как ни в чем не бывало:
— Майя прекрасно владеет французским. Мы можем гордиться ею! — Комплимент относился ко мне.
— Зайдите как-нибудь к нам в редакцию! — предложил мне другой писатель.
Потом все ушли. Мсье Жан опять отвез меня домой. Выходя из машины, я увидела тебя. Ты стоял у ворот с Гией на руках, под мышкой у тебя торчал веник. На тебе были старые брюки — с дырами на коленях, на босых ногах — стоптанные шлепанцы. В таком виде я никогда тебя не видела. Я так и застыла на месте. Ты стоял и вежливо улыбался. Мсье Жан вопросительно взглянул на меня.
— Это мой муж! — ответила я, не сводя с тебя глаз.
Мсье Жан бросился к тебе, затряс твою руку. Гия ущипнул за щеку, распрощался с нами и уехал. Я поняла, что этот карнавал ты устроил мне назло. Я готова была выцарапать тебе глаза, но сдержалась и только сказала:
— Если ты был против, почему позволил мне поступить на службу?
Ты бессмысленно улыбнулся, строя из себя дурачка. И только когда мы вошли в комнату, сказал:
— У него одиннадцать ранений, а у меня вот—веник!
Вскоре мы с Гией перешли обратно к маме. Я снова взяла няню, и все вроде затихло. Я ходила на работу и возила гостей по городу.
— Это великий грузинский поэт восемнадцатого века Давид Гурамишвили. Это основатель Тбилиси Вахтанг Горгасал. Это памятник тремстам арагвинцам, погибшим в битве с Ага-Магомет-ханом. Персидскому шаху тогда удалось взять Тбилиси и разорить его дотла. Здесь начинается Комсомольская аллея. А женщина на горе — Мать-Грузия..
С Анной я познакомилась в «Интуристе». Она тоже работала переводчицей и пользовалась особенным уважением. Держалась она так, что обращаться с ней надо было непременно почтительно. Анна оказалась соседкой Кети — жили они в одном доме. Анна была на пять лет старше меня, и, должно быть, это тоже было причиной того, что я с ней говорила только на «вы», в редких случаях, когда мне доводилось с ней разговаривать, потому что она сразу дала мне понять, что даже простого знакомства не желала бы иметь со мной.
Молодые люди обхаживали Анну, но держалась она неприступно. Чего только не говорили о ней, но я не помню, чтоб кто-нибудь звонил или заходил к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33