— А Нани любит его?
— И Нани его не любит...
— Врет! Врет! Врет! — Я вскочила и стала нервно ходить по комнате — из угла в угол.— Тебе голову морочит!
— Клянусь чем хочешь, она его не любит,— Кети поклялась с таким чувством, что я сразу услышала голос Нани: «Кети, клянусь чем хочешь, я не люблю его!»
— Не любит, а с ума сходит, вот что! Это тот самый высокий идиот, с которым они на пляже лежали?
— Да.
— Так ей и надо!
— Ты бессердечная,— Кети снова заплакала,— каменная.
— Да,— подтвердила я,— каменная, безжалостная. Иван Грозный! А ты — гусыня и только умеешь, что реветь. Меньше бы хвостом вертела твоя Нани...
— Майя, как ты не понимаешь, у нее профессия такая!
— Это, видимо, новая профессия — делать детей...
— Не завидуй ей! — вдруг сказала Кети и торопливо добавила: — Я тоже завидую...
В самое сердце мне угодили эти слова, но я не подала виду и спокойно спросила:
— С чего это я должна ей завидовать?
— Прости меня...— покорно сказала Кети.
— Ладно. Что она собирается делать?
— Завтра я иду с ней к врачу,
— При чем здесь врач?
— При том.
— А все-таки?
— Так надо.
Было ясно, что Кети знает больше моего и страшно этим гордится.
— Не смей! — сказала я.— Поняла? Не смей!
— Что — не смей?
— Не смей ходить! До нее мне нет никакого дела, но тебя я не пущу.
— Разве она и не твоя подруга?
— Нет.
— Ты и от меня так легко откажешься?
— Возможно.
— Ты гордячка и считаешь себя лучше всех.
— Наверно.
— Нани лучше тебя в тысячу раз и потом... потом она несчастна... Выходит, что если со мной такое случится...
— С тобой не случится,— отрезала я безжалостно.
Она поняла:
— Потому что я уродка, да? Ты это хотела сказать?
— Нет, просто ты рождена быть сестрой милосердия, и все это чувствуют. Почему она тогда о тебе не вспомнила, когда отплясывала с московскими артистами?
— А если с тобой такое случится? — вдруг спросила Кети.— Ты же красивая!
— Не волнуйся, это исключено.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
— Она просила, чтоб я не говорила тебе, а я сказала.
— Лучше бы не говорила.
На другой день Кети, конечно, побежала к Нани. А через неделю Нани выволок на берег какой-то парнишка — посиневшую, без сознания. Кети кричала: она
умерла, умерла, покончила с собой! Какой-то седой дядька цыкнул на нее:
— Да замолчи ты, бога ради!
Приехали родители Нани и увезли ее в Тбилиси. Мы тоже очень скоро уехали из Батуми —больше не могли там оставаться.
И вот теперь, когда я смотрела на море, мне хотелось войти в него, затеряться в волнах, но удерживало другое желание, более сильное. Конечно, ощущала я его и раньше, но с такой силой и ясностью не переживала его никогда: я хотела жить, быть живой все время, всегда, вечно. И желание это казалось мне странным, может, потому, что прежде я никогда над этим не задумывалась.
Теперь я поняла, что Нани не лгала. Она не любила этого парня, так же, как я не любила тебя. Я даже вспоминать о тебе не хотела, но это длилось недолго, и когда я однажды вернулась в гостиницу и увидела тебя в вестибюле сидящим в кресле, я закричала:
— Резо, я здесь! — потому что я была уверена, что ты искал меня, а я, как ребенок, пряталась в темной комнате до тех пор, пока сама не испугалась.
Мы поднялись ко мне в номер. Потом ты стоял у окна и курил, а я лежала и смотрела на тебя. Волосы у тебя на затылке отросли, и ты был худой, и сердце мое переполнялось счастьем и не умещалось в груди.
— Куда ты ушел тогда? Почему оставил меня одну? — спросила я, но ты не ответил, словно и не слышал вопроса.
Я и сама знала, что говорю это просто так, чтобы упрекнуть тебя... Потому что, если бы ты был рядом в то утро, наверно, я бы опротивела тебе навсегда. И я была благодарна, что ты ушел, оставил меня одну, и еще за многое была я тебе благодарна, но если бы ты спросил, я бы не сумела сказать, за что.
Потом мы долго бродили по городу. Стояли в порту и смотрели на море. На берегу, на больших камнях, черные, как негритята, мальчишки ловили крабов. Вокруг ресторана, врезавшегося в море, колыхались рыбацкие сейнеры. Вдали, под подъемными кранами, похожими на гигантских роботов, стоял белый танкер. Море здесь было спокойное, какого-то особенного цвета — зеленоватое с радужными разводами. Порт кишел чайками, они так отчаянно и бессмысленно кидались из стороны в сторону, словно только что вырвались из клетки.
Справа виднелись зеленые горы, освещенные солнцем, усеянные домиками под красными крышами, и стекла в окнах сверкали на солнце. Над вершинами гор
до стояло белое облако, такое плотное, словно его высекли из мрамора.
— Ты 'не думай, Резо,— сказала я,— если что-то случилось, то ты обязан...— Голос у меня задрожал.
Я совсем не собиралась говорить об этом, и вот почему-то сказала. Ты все понял и очень спокойно, даже не оборачиваясь ко мне, сказал:
— Я люблю тебя!
Такими естественными были эти слова, что мне даже не надо было прислушиваться, они вошли в мое тело, как лучи. Но я продолжала свое, сама удивляясь, зачем все это говорю...
— Не хочу, чтобы ты меня жалел. Понимаешь? Не хочу, чтобы ты чем-то поступался ради меня. Со мной ничего не случится. Ты знаешь, я боюсь — ведь нас почти ничего не связывает. Что же будет дальше?
Может, оттого я говорила так, что все мое существо, как пьяница, жаждущий вина, с болезненным упорством требовало одного — чтобы ты твердил мне: люблю, люблю?! Ты сам пробудил во мне это желание.
— Я не думаю об этом,— сказал ты,— главное, что сейчас я люблю тебя.
— А я не могу не думать. Нет, я не о том беспокоюсь, к а к мы будем жить и воспитывать детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33