Сестры просияли.
— Милая Майя Цхнетели, знаете ли вы, что Соломон Абазадзе — крупнейший физик нашего времени?! — пояснил Карло.
Тут прозвенел третий звонок, и профессор поспешил в зал, сестры последовали за ним.
В театре молодые люди откровенно пялили на меня глаза, но главное, оглядывались и девушки, а это означало, что я и мой наряд в полном порядке.
Стояла зима. А я не люблю зиму, я вообще мерзлячка. Когда идет снег, я чувствую себя беспомощной. Как птенец, вывалившийся из гнезда. Не знаю, действует ли еще на кого-нибудь снег таким образом. Я все время жду, когда пройдет зима, все время думаю: когда же наконец наступит весна. И от этого зимой живу, как в тумане. Кто-то разговаривает с тобой, а ты в это время думаешь совсем о другом, потом вспоминаешь, что тебе говорили, но ничего не можешь понять и вспомнить.
Что запомнилось мне из той зимы? Премьера да еще вечер, когда Карло пришел к нам в гости, и тот день... в больнице...
Было десятое февраля. Я испекла торт. Мама ждала гостью — тетю Дору. Я о ней столько слышала, что, как только открыла дверь, сразу узнала ее, хотя видела впервые. Тетя Дора сняла пальто и осталась в темно- синем шерстяном костюме с белой вставкой, с депутатским значком на груди. Она поздоровалась со мной за руку. Рука у нее была сухая и сильная, мужская. Сама она — высокая, худая, немного сутулая, ходит широким твердым шагом — как мужчина. Мне было очень интересно, о чем говорят они с мамой, но входить к ним в комнату я не решалась.
Я накрыла стол скатертью, поставила торт посередине, по обе стороны бутылки с шампанским, достала из буфета вазочки с вареньем, нарезала чехлы. Если бы еще цветы, все было бы отлично. Я люблю, когда на столе цветы. Конечно, можно было выйти и купить — рядом с нами цветочный магазин, цветы туда привозят прямо из теплиц, но я поленилась.
— Что же он опаздывает? — в комнату заглянула мама.
— Который час? — спросила я.
— Восемь.
— А я еще не одета!
Я надела то самое платье, в котором была в театре, встала перед зеркалом, подумала; «Пожалуй, это даже хорошо, что я не купила цветов, Карло непременно явится с букетом...»
— Майя, иди сюда! — позвала мама.
В маленькой комнате у батареи стояла тетя Дора с папиросой в руке.
— Вот моя девица! — сказала мама тете Доре,
— Красивая девочка! — сказала та.
— Замуж собралась,— сказала мама.
Я опустила голову и почувствовала, что краснею,
— Прекрасно! — сказала тетя Дора. Она погасила папиросу и подошла ко мне.— Ну-ка, повернись!
Я повиновалась.
Она села на стул и спросила, обращаясь к маме:
— Это что, теперь мода такая — короткие юбки?
— Не говори, с каждым днем все короче!
Тетя Дора встала, приподняла юбку и внимательно поглядела на свои ноги.
— Я тоже с удовольствием носила бы покороче, если б у меня были такие же красивые ноги, как у нее!
— Да ну тебя! — рассмеялась мама.
— А что, я старуха, по-твоему?
— Мы с тобой постарели,— сказала мама,
— Ты — не знаю, а я пока стареть не собираюсь! — Тетя Дора повернулась ко мне.— Сколько тебе лет?
— Двадцать один.
— Двадцать один... В двадцать один год я тоже была ничего себе!
— Эх, у нас была другая жизнь,— вздохнула мама,— совсем другая!
— Не волнуйся.— Тетя Дора закурила папиросу.— Про нас точно так же тогда говорили, что молодежь пошла не та, мы тоже не нравились старшему поколению!
— Вот ты, например, на фронте была... воевала...
— Короче, мы стали слишком много ворчать, а это уже признак старости. Я бы хотела, чтобы мне было сейчас двадцать лет и чтоб у меня были такие же красивые ножки, как у Майи, а вы себе говорите, что хотите, читайте проповеди, я бы минуты не сидела с такими старыми ведьмами: сами себя в дур превратили, состарили бесконечными рассуждениями о морали. Кому она нужна, ваша мораль — кодекс старых дев! Один солнечный весенний день опрокинет всю эту философию...
— Дора! —Мама взглянула на нее с укором.
— Один только день, даже одна минута, если угодно. Когда я шла к вам, мальчишки и девчонки играли в снежки, мне так захотелось поиграть с ними, что я чуть не разревелась. А мы стыдимся всего этого, игры, любви... Вот и высохла, как дерево. Что я такое? Пугало, которому хочется, чтобы все походили на него, потому что его душит зависть. Иногда приведут ко мне беременную девушку, плачущую. «Помогите мне»,— просит, а я смотрю на нее, и так хочется сказать: «Дочка, ты не знаешь, какая ты счастливая, тебя любили, разлюбили, бросили, теперь ты. страдаешь, потом у тебя будет ребенок, ты живешь!»
— Дора! — Мама указала глазами на меня.
— А что я делаю? — продолжала тетя Дора.— Читаю нотации, беру телефон, вызываю виновника, ты слышишь, виновника! Он входит испуганный, вспотевший, сгорбленный. Я кричу на него, стучу кулаками по столу, взволнованная, держу целую речь, примерно как ты лекции читаешь. И замечаю, что девушке уже жалко парня, она старается высвободиться из моих когтей, и оба они вместе ненавидят меня. Вот в этом заключается моя помощь. Я хочу каленым железом закона выжечь то, что запечатлено в сердцах наших самой природой. Я хочу, чтобы все были одинаковыми, как ребятишки из Дворца пионеров, когда на праздничных вечерах они читают стихи, сочиненные педагогами, и все вокруг довольны — педагоги, родители и общественность.
— Майя, накрой стол! — сказала мама.
Я не стала отвечать ей, что стол накрыт, потому что понимала — она хотела, чтобы я ушла.
Как раз в это время зазвенел звонок, я подбежала к дверям. На пороге стоял Карло с букетом.
— Извини, Майя,— сказал он,— я очень опоздал?
— Заходи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33