И от того и от другого.
Пугает меня только одно — почему я не вспоминаю Шуру? И почему я вбил себе в голову врачиху и совсем забыл о Шуре? Я же не скотина!..
Под горячую руку сел и накатал письмо Шуре. Постарался подобрать слова потеплее, что называется, вложить душу в письмо. Только ничего у меня не получилось, и я разорвал письмо и выбросил.
Ужасно это! И почему я не могу быть решительным при таких важных для меня обстоятельствах? Докторша подобна перелетному огню. Попробуй засеки ее!..
Сегодня двадцать четвертое ноября. Через месяц и четыре дня мне исполнится девятнадцать. В записях моих «перелетный огонь».
ГОЛОС ЗЕМЛИ
Я получил из дому несколько номеров газеты «Советакан Айастан». Сунул их в карман полушубка до лучших времен. В землянке темно, и к тому же снова начался жаркий бой. Снег взрыт и раскидан от беспрерывных разрывов. Бедный снег, тоже вместе с нами страдает, тает и умирает... Не умирай, мягкий снег, ты прикрываешь раны земли. Мы с Сахновым растапливаем тебя, чтобы утолить жажду, я обтираюсь тобой, чтобы не обморозиться... Добрый, мягкий, русский снег...
Противник вспахивает небо ракетами, орудийным огнем, пулеметными очередями. Терзает и небо, и нас, и снег, и землю... Теперь у нас боеприпасов много и мы отвечаем ему с удвоенной силой. Фрицы больше не могут продвинуться вперед, хотя еще и пытаются, скрежеща свинцом и сталью. Воют сильнее вьюги.
Утро, зимний свет... В одной руке у меня сухарь и кусок сахару, а в другой газета с родины. В ней напечатано послание армянского народа нам, воинам-армянам. Сердце мое стучит от волнения. Тысячелетними письменами со мной говорит земля моих предков, говорит с материнской строгостью, с материнской нежностью: «Помните, сыны наши, всюду, на любом участке фронта, воюя против фашизма, вы воюете за Армению, за ее свободу и независимость. Помните вечные для нашего народа слова «Неосознанная смерть — это смерть, осознанная смерть — бессмертие!»
Я уж и забыл, что читаю письмо. От него веет духом армянских гор и долин, и мне чудится, что меня, еще маленького, прижала к свой теплой груди мать. В руке я все еще сжимаю сухарь, только хлебом насущным мне сейчас —голос земли родной. Вчитываюсь в подписи, ищу знакомые фамилии, а слезы сами по себе катятся из глаз...
Попытался разыскать Ерема Шалунца, поделиться с ним радостью, но его товарищи по роте сказали, что он... Не услышал, бедняга, голоса родной земли. Он уже в ней, в родной земле. Мне сказали, что Ерема посмертно представили к награде.
Среди подписей под посланием стояло имя поэта Наири Зарьяна. Я написал ему письмо: «Клянусь, что не пожалею жизни за свободу родной земли». И, обнажив голову, трижды вслух повторил:
— Клянусь, клянусь, клянусь!..
Сегодня тридцатое ноября. Не через месяц, а всего через двадцать восемь дней мне стукнет девятнадцать. В записях моих клятва.
НА БУМАГЕ НАПИСАНО ПО-АРМЯНСКИ
К нам на позиции неожиданно зашел командир полка. Я доложил ему обстановку. Он пожал мне руку, внимательно осмотрел, как укреплен наш наблюдательный пункт, и спросил:
— Вы хорошо знаете расположение войск противника?
Я подвел его к стереотрубе и подробно рассказал о состоянии немецких укреплений.
— Неприступны, проклятые! — сказал он.
— Да, в лоб их не возьмешь.
— Через два дня мы должны атаковать Звайку. Необходимо отбить у противника эту высоту. Что вы на это скажете?
— Наступление по всему фронту? — поинтересовался я.
— Нет, только силами нашей дивизии. Мне придется руководить боем с вашего НП. Он удобен и хорошо укреплен.
— Ну конечно, товарищ майор. Но Званка — орешек крепкий, тридцать один пулемет, двадцать восемь орудий и более ста минометов. Надо ударить всей мощью, окружить ее. Взять такую крепость силами одной дивизии, да еще в лоб, невозможно...
Командир полка закурил. На его бумажном пакетике с табаком я приметил армянские буквы. Попросил отдать мне пакетик. Он высыпал табак в карман.
— На что он вам?
— Это с моей родины...
На пакете по-армянски было написано: «Кафан». Я понюхал его и спрятал как реликвию во внутренний карман. Майор улыбнулся.
— А у вас, я вижу, нежная душа!.. Однако мы должны взять Званку.—И он заговорщически шепнул:— Когда день рождения Сталина?
— Двадцать первого декабря...
— Сегодня семнадцатое. День рождения вождя нам надо встретить боевым подарком. Этим подарком и станет освобождение восьмисотлетней Званки. Понятно?
— Так точно, понятно, товарищ майор!
— Что ж, будьте готовы.
Командир полка вместе со своим штабом разместился на моем НП. Меня отозвали в роту. Готовлю свой взвод к наступлению.
Сегодня девятнадцатое декабря. Через девять дней мне будет девятнадцать. Записи мои спокойны.
ПЕРЕХОД ПО ЛЬДУ
Ночью стянулись к берегу. Приказано, воспользовавшись темнотой, перейти реку и занять позиции на том берегу для последующего штурма.
Я со своими людьми с минометами и средствами связи жду приказа форсировать реку.
Волхов здесь широк, он весь схвачен льдом и устлан мягким покрывалом свежевыпавшего снега.
Первой пошла пехота. Мы, минометчики, затаив дыхание пережидаем, когда наконец в темноте иссякнет черная цепь пехоты, чтобы двинуть следом. Но вот вдруг слышим тревожные голоса:
— Лед ломается...
Ледостав еще не установился, не выдерживает тяжести. Это привело меня в отчаяние. У моих-то людей вон какой груз — минометы.
Но делать нечего, надо выполнять приказ, надо перейти реку. И я тоже приказываю своим подчиненным ступить на лед цепочкой и держаться один за другим на расстоянии десяти метров друг от друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88