— Ложь!— сказал Усмон Азиз.— Да, они бедняки. Однако они с головы до ног запятнаны грехами! Это и мулло Салим вам подтвердит. Он знаток обычаев, установлений веры и законов шариата. И без труда отличит черное от белого и скажет, кто из нас стал кафиром, а кто еще мусульманин.
— Он сам создание без веры и совести,— промолвил дедушка Раджаб, поведя глазами в сторону мулло Салима.
— Ты бредишь!—тонко вскрикнул имам мечети Нилу.— Кто ты, богом забытый старик, и кто я — целых три года учившийся в священной Бухаре!
Усмон Азиз нетерпеливо постучал рукоятью плетки по голенищу.
— Ладно. Я и вы,— обратился он к стоявшим перед ним людям,— хорошо знаем друг друга. Ни один из моих предков никому не причинил вреда...
— Почему же?— перебил его Комрон.— Не причинишь другим вреда — не наживешь богатства.
Но Усмон Азиз будто не слышал его.
— Во всяком случае, у меня перед вами вины нет. Свое имущество я получил в наследство и к богатствам мира всегда был безразличен. И никогда не причинял зла своим слугам, батракам и пастухам и никогда не
покушался на их долю. Я хотел товарищем быть всем вам — ив радости, и в печали. Именно так и было...
— Болтовня,— опять не удержался Комрон.
— Возможно,— усмехнулся Усмон Азиз и продолжал:— Затем поднялся ураган беды и закинул меня на дорогу странствий и отчаяния. Но по велению бога возвратившись на родину, я застал свой дом опозоренным, а обиталище мусульман — Нилу — превращенным в колхоз. Вот что сделали трое безвинных! Словно рабы, ухватились они за стремя неверных и смешали с грязью нашу жизнь.
— Ту грязь ты где видел?— спросил дедушка Раджаб.
— Во рту твоем!—отрезал Усмон Азиз.
— Невежда,— горько рассмеялся старик.
Но Усмон Азиз лишь повел в его сторону глазами.
— Мне больше не о чем с вами говорить,— сказал он и обратился к мулло Салиму.— Имам!
— Слушаю, почтенный!
— Объясните этим безмозглым нищим, какого наказания достойны трое безвинных!
— Я вчера говорил, почтенный... и сегодня. Если желаете, скажу снова: удел отвратившихся от веры — смерть...
Усмон Азиз взглянул на Комрона и дедушку Рад- жаба.
— Слышали?
— Слышали, бай, но...— начал было старик.
— Что — но?! Что?!—во весь голос крикнул Усмон Азиз.
И снова зашумела толпа.
— Жестокий!
— Не по шариату поступаешь!
— Разве мусульманин поднимет нож на безгрешных людей?!
— Не позволим..,
— Не позволите?!— Усмон Азиз кивнул, и сначала Гуломхусайн, а затем и Халил несколько раз выстрелили поверх толпы.
Подобно овцам, сбившимся в кучу при внезапном нападении волка, плотно прижались друг к другу и застыли под дулами двух винтовок люди,
— Не позволите?— презрительно усмехнулся У смок Азиз и глянул на Курбана и Гуломхусайна.— Ведите!
— То-опа-ай!— Гуломхусайн толкнул в спину Каромата, и тот, едва удержавшись на ногах, шагнул к огромному тутовнику, превращенному в виселицу.
Учитель обернулся к людям и с тоской закричал:
— Передайте маме, что я не боялся... не дрожал... перед этими проклятыми землей и небом!
— Мы знаем, что ты герой,— вслед ему бросил Усмон Азиз.
— Еще передайте, чтобы простила меня!
С винтовкой в руках Халил стоял перед толпой, в любой миг готовый открыть огонь. Он понимал, что не очень-то нужен Усмон Азизу; но зато ему, Халилу, нужна была винтовка, и он получил ее.
Молча стояли мужчины и женщины, жители Нилу, и только плач Сабохат раздавался на дворе Усмон Азиза и возносился к голубому, чистому, весеннему небу,
— О, горе, тьма горя... О, брат мой, красивый и добрый... О, муж мой, опора нашего дома, мой любимый... Горе, тьма горя от рук проклятого басмача! Брат мой, не изведавший счастья... муж мой, никому не причинивший зла... Горе, тьма горя...
Так выплакивала Сабохат свое несчастье, но ее скорбные вопли словно не доходили до слуха Усмон Азиза, все внимание которого поглощено было тремя веревками с петлями на конце и тремя людьми, чьи жизни должна была оборвать устроенная по его приказу виселица. Он как бы заледенел, глядя на то, как Курбан и Гуломхусайн поочередно ставили пленников на колоды. Мрачным ликованием наполнялась душа — но одновременно сжималась в тоске. И ему будто бы перехватывала горло петля, и становилось трудно дышать...
Анвар и Юнус, не отрываясь, смотрели на пламенеющий диск солнца. Оно уже поднялось на два копья и золотистым светом своих лучей согревало расцветающую землю.
Каромат плакал, опустив голову.
Три петли нависли над ними — три беспощадные петли.
Усмон Азиз провел рукой по горлу и глубоко вздохнул. Затем он взглянул на Гуломхусайна и махнул плеткой.
Гуломхусайн подошел к Юнусу. Поднявшись на цыпочки, пешаварец ловко набросил ему на шею веревочную петлю и тут же резким ударом ноги вышиб из-под него колодку. Вздрогнула и заскрипела ветвь тутовника, и страшно закричала Сабохат. Гуломхусайн уже накидывал петлю на шею учителю.
Били копытами и ржали под навесом кони и старались порвать ненавистную привязь и вырваться на волю. Но крепки были аршинные колья и волосяные веревки; и кони могли лишь .подняться на дыбы и тоскующим, громким ржанием снова и снова напомнить людям, что надо оберегать всякую жизнь.
Гуломхусайн выбил из-под ног Каромата колоду и шагнул к Анвару.
— Го-оре!— простонала Сабохат и упала на руки окруживших ее женщин.
Гневные голоса послышались в толпе. Халил выстрелил в воздух — и все умолкли. Гуломхусайн аккуратно надевал петлю на шею Анвара, и, увидев это, снова, в который уже раз, пронзительно вскрикнула Сабохат. Опять возмущенно загудела толпа.
— Не шевелитесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61