Умоляла его — не выбрасывай вещи!
Она живо вскочила на ноги и, подбежав к учителю, вцепилась в воротник его рубашки.
— Не тронь его!— остановил ее Усмон Азиз.— К нему особый счет.
Ороста успела все-таки разорвать рубашку учителя и теперь обернулась к Анвару:
— Вот, брат мой, от кого все беды! Он змей с оторванным хвостом, а вы его кормили!
— Успокойся,— велел сестре Усмон Азиз.— Скажи, когда увели Саидназара?
— Осенью... Приезжали со своим колхозом, вот этот,— указала она на Анвара,— и еще один... Вступайте, говорят. А зачем нам вступать?
— Кто был тот... второй... не узнала?
— Нет. Высокий, усы рыжеватые...
— Мусульманин?
— Да, таджик. Обидно, брат,— горячо сказала Ороста,— мусульманин — а все равно что неверный!
— Попал бы мне в руки, муж проститутки!— пробормотал Усмон Азиз и с силой ударил кулаком по колену.
Й тут же с усмешкой спросил его Анвар:
— И что бы ты с ним сделал?
— С живого бы кожу содрал!
— Много на себя берешь. Как говорят, ветром из твоего рта мельничные жернова можно крутить... Желаешь — могу сказать, кто это был.
— Скажи.
— Аваз Карим, тот самый знаменитый бай...
— ...который вместе с сыновьями воевал против правоверных?— прервав его, договорил Усмон Азиз.
— Тот самый! Он сейчас глава районной милиции. И ты, бай, вряд ли сумеешь содрать с него кожу. Скорее будет наоборот!
Усмон Азиз резко встал.
— Делам мира приходит конец,— сказал он, засовывая плетку в голенище сапога.— Да, видно, конец света наступает. Вчерашний богач — сегодня человек власти. Непостижимо! Свяжите их,— велел он Курбану, указав на Каромата и Анвара.— И заприте в хлеву.
Снова опустившись на суфу, он некоторое время молчал и с отрешенным видом смотрел перед собой.
Казалось, он не замечал и не слышал ни сестры, тупо повторявшей: «Брат мой родной, дорогой брат», ни мулло Салима, настойчиво предлагавшего ему отдохнуть, ни услужливо-вопрошающих взглядов и покашливаний двух дехкан, пришедших с мулло и, очевидно, горевших желанием вызнать у самого курбаши Усмон Азиза, когда ж наконец со всей своей силой появится здесь Ибрагимбек или кто-нибудь другой, ему подобный, и объявит решающую священную войну, после которой все возвратится на круги своя. Заметно было, кроме того, что они не могли понять, что означает появление бая в Нилу — дерзкий ли это, но бесплодный набег или, быть может, обнадеживающий знак скорых и крутых перемен? Оба они были крепкими хозяевами, отказавшимися войти в колхоз и в последнее время с особенной почтительностью внимавшими наставлениям мулло Салима. Мулло же едва ли не каждый день толковал им о конце света, Страшном суде и, утверждая, что страна опоганена поступью неверных, предвещал новые битвы, в итоге которых живые удостоятся звания борцов за веру, а павшие приобретут святость.
Усмон Азиз прервал наконец затянувшееся молчание.
— Мне нужны два надежных человека,— сказал он мулло Салиму.
— Вот они,— не раздумывая, ответил мулло и указал на своих спутников.— Халил и Ато. Все сделают!
— Никаких подвигов от них не требуется. Пусть выйдут в дозор и до утра стерегут дорогу. Из Нилу,— Усмон Азиз взглянул сначала на Халила, а затем на Ато, и оба они под его взглядом вытянулись и расправили плечи,— никого не выпускать. Если же в село войдет кто-нибудь подозрительный... или всадники появятся — немедленно сообщать!
— Мы готовы!— в один голос заявили Халил и Ато.
— Стрелять умеете?
— Какой горец не умеет обращаться с винтовкой?— холодно усмехнулся Халил.
Усмон Азиз кивнул Курбану.
— Дай им из наших трофеев по винтовке.
— Хорошо... ,
— Этот Халил,— сказал Усмон Азиз затем мулло Салиму, глядя, как с винтовками за плечами покидают двор Халил и Ато,— человек непростой.
— Еще бы! Он появился на свет, когда его отцу было уже семьдесят.
— К чему это вы?
— Когда волк состарится, то рожает лису. Покойный его отец поистине был хуже волка. Если даже через кладбище проходил — уносил кость.
Улыбка тронула губы Усмон Азиза — и тут же исчезла. Мулло Салим, между тем, участливо расспрашивал его о здоровье, детях, о том, как живется ему на чужбине,— но Усмон Азиз, холодно буркнув, что все в порядке, поднялся и направился к двери в первую комнату дома. Всегда был неприятен ему этот старик, с его мелкой хитростью, глупой надменностью и алчным стремлением прибрать все к своим цепким рукам. «Когда некому довериться, и осла можно назвать дядей»,— подумал он. Пусто было в комнате, в которую он вошел. Усмон Азиз заглянул в другую и увидел неубранную постель, столик с несколькими книгами и тетрадями на нем и лампой-семилинейкой; ватный халат висел на вбитом в стену гвозде.
Отвращение охватило его: чужой человек поселился в родных ему стенах и оскверняет их своим незаконным присутствием! Усмон Азиз двинулся дальше и в горестном изумлении застыл на пороге просторной комнаты, в свое время служившей гостиной,— столы, кое-как, из разнокалиберных досок сколоченные скамейки появились в ней; у окна одиноко стояла табуретка. И вся эта убогая, жалкая мебель казалась чужой в сравнении с поддерживающими потолок прочными балками, любовно обточенными столбами по углам и красивым деревянным полом. Свирепое желание возникло у него: кликнуть этого здорового быка, Гуломхусайна, и вместе с ним тотчас выбросить во двор все эти столы и скамейки вместе с черной доской, висевшей на стене,— выбросить и немедля предать огню, запалить, сжечь, чтобы и следа не осталось от вещей, вторгшихся в его дом!
Он простонал в отчаянии. Никогда, никогда не помышлял он, что такой черный день приготовит ему судьба, и он воочию увидит свой дом, родовое гнездо,
вскормившее и его самого, и его детей, опустошенным и опозоренным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61