Когда, оказавшись там, он спешился, отдал поводья Курбану и, здороваясь по пути со знакомыми курбаши, приблизился к палатке Ибрагимбека, два воина с саблями на поясе и пятизарядными винтовками в руках преградили ему дорогу.
— Кто такой?— требовательно спросил один.
Не первый день клокотавший в Усмон Азизе гнев вскипел с новой силой.
— Ослепли?!—с яростью сказал он.
— Не болтай,— грубо оборвал его второй и повторил вопрос:— Ты кто?
Трижды прокляв их в душе и назвав собаками, Усмон Азиз ответил с ядовитой усмешкой:
— Если не узнаете, напомню: Усмон Азиз из Нилу... пока еще курбаши.
— Так-то лучше,— удовлетворенно промолвил первый воин и, с ног до головы оглядев Усмон Азиза, спросил еще:— Что за дело у тебя к господину?
— У меня?— насмешливо пожал плечами Усмон Азиз.— У меня — никакого. По-моему, у господина ко мне дело.
— Тогда подожди.— С этими словами второй воин скрылся в палатке и, почти сразу же выйдя из нее, потребовал:— Сдай оружие.
На какое-то мгновение Усмон Азиз встретился взглядом с его жестокими, зелеными глазами и, медленно усмехнувшись, расстегнул под халатом ремень и протянул его вместе с патронташем и маузером.
— Еще что-нибудь есть?— спросил у него другой и, не дожидаясь ответа, с привычной сноровкой провел руками по спине и бокам Усмон Азиза, прощупал галифе, сапоги и лишь после этого осторожно поднял перед ним полог палатки.— Прошу.
— Благодарю,— сдавленным от ненависти голосом сказал Усмон Азиз и вошел в палатку Ибрагимбека,
Здесь было довольно просторно. С трех сторон расстеленного на полу ковра в несколько слоев уложены были стеганые одеяла; кое-где лежали на них подушки. Низкий стол, покрытый скатертью, стоял посередине— с фарфоровым чайником на нем, двумя китайскими расписными пиалами, сдобными лепешками, жаре-
ным мясом на большом блюде и сушеными фруктами в мелких тарелках.
— Добро, пожаловать!— произнес Ибрагимбек, кивком головы ответив на приветствие Усмон Азиза.
Он сидел на небольшом возвышении, облокотившись на подушки, в легком шелковом халате, наброшенном на плечи поверх зеленоватого кителя. Из чистого шелка была его голубая чалма.
— Пожалуйста, бай,— указал Ибрагимбек на место слева от стола.— Садитесь.
На его лице с густой, рыжеватой бородой и большими черными ясными глазами, остро взглядывающими из-под длинных и тоже черных бровей, запечатлелось обычное для него выражение свирепого, почти звериного мужества, странно сочетавшегося с проницательностью и твердостью. Какое-то время он молчал, словцо бы поглощенный собственными думами, затем, погладив рукой бороду, учтиво спросил:
— Чай будете?
— Благодарю,— сказал Усмон Азиз, приложив руку к груди.— Прежде чем прибыть к вам, немного перекусил.
Помолчав, Ибрагимбек осведомился с той же учтивостью:
— Как ваши дела?
— Дела? Я полагаю, почтенный, вы сами все понимаете.
— Разочарованы?
— Разочарован я или нет — теперь это уже не имеет ровным счетом никакого значения. Теперь каждый должен с достоинством покориться своей судьбе.
— Ссылаясь на судьбу, сидеть сложа руки — недостойно умного человека.
Усмон Азиз чуть заметно усмехнулся.
— Умный человек вряд ли возьмется за дело, итог которого — разочарование.
— Я вас понял, бай.— Ибрагимбек оторвался от подушек и сел, быстрым движением скрестив ноги. Глаза его блеснули.— А я нисколько не разочарован, нисколько! Тигр не сворачивает со своего пути, мужчина не отказывается от своей цели. Хорошо сказано. И вы...— Он сдвинул черные брови.— Не следует вам разочаровываться, бай! Сколько бы мук из-за родины ни
перетерпел человек, сколько бы лишений ни перенес — она того стоит.
— Я с вами согласен, почтенный.
— Знаю, вы расстроены. Вчерашний бой был тяжелым, я слышал. Но не переживайте так сильно. Поверьте, я в своей жизни видывал такие дни, что...
И он шумно вздохнул, как бы давая понять, что Усмон Азизу, по счастью, еще не приходилось бывать в действительно суровых переделках.
— Что делать,— откликнулся Усмон Азиз,— война — занятие мрачное. В Коране сказано: не убий, а тут снова убийства, снова огонь и кровь.
Ибрагимбек будто не слышал этих его слов.
— Какие у вас потери?— участливо спросил он.
— Одиннадцать человек...
— Что ж, бывает и хуже. Благодарите Бога, что сами живы остались.
— Если таким образом будет продолжаться и дальше, вряд ли можно надеяться, что останешься живым.
— Мужчина живет надеждами на лучшее, бай!
— Возможно... Но наши попытки, по-моему, бесполезны. Люди стали другими. Меня иногда дрожь охватывает, когда смотрю им в глаза. Ведь большинство нас теперь видеть не может — кроме, конечно, тех, кого новая власть притеснила.
Усмон Азиз тут же пожалел о сказанном, но было уже поздно: белки глаз Ибрагимбека налились кровью, а пальцы правой руки сжались в кулак.
— Не говорите так!!—бешено крикнул он.— Если бы я услышал это из уст другого...— Замолчав ненадолго, он подавил в себе гнев и сказал уже мягче:—Я вас уважаю. С той поры, когда вы изъявили готовность помочь нам и деньгами, и непосредственным участием в борьбе, я думал... Я думал, вы истинный мусульманин и ради ислама и родины не пожалеете и жизни. Но сегодня...
— Я, почтенный...
— Не перебивайте меня! Сегодня вы, не стесняясь, скулите, что нас не желают видеть. Откуда вы это взяли? От кого слышали? Нехорошо, бай!—с угрозой проговорил Ибрагимбек.
Опустив голову, Усмон Азиз молчал. Если Ибрагимбек даст волю своей ярости, то по одному его слову какой-нибудь преданный ему головорез тотчас отправит Усмон Азиза в иной мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61