но главная причина все-таки в другом.
Теперь у него уже не оставалось сомнений в том, почему люди Ибрагимбека, едва появившись в Пешаваре, поспешили разыскать его и почему, перейдя реку, они снова принялись терзать этот и без того измученный край... Ибрагимбеком движет ненависть к той жизни, которая установилась здесь; а он, Усмон Азиз,— он лелеял в себе тайную мечту, что, быть может, не так крепко укоренилась новая власть и что все еще возвратится и потечет в прежних берегах.
Ему непременно надо было самому, собственными глазами увидеть и собственными ушами услышать доподлинную правду обо всем, что происходит ныне в его родном краю,— но, придя сюда вместе с Ибрагимбеком, он не только смотрел и не только слушал. Да ведь и не в одиночестве он появился здесь — во главе отряда вооруженных всадников темной ночью переправился через реку. Оба его слуги—Курбан и убитый им Джалол — отправились с ним. Присоединился и Гуломхусайн, поверивший, что если он с ними пойдет, то его нож всегда будет в масле. Денег обещал ему Усмон Азиз в случае удачи; много денег—столько, что, вернувшись в Пешавар, сможет открыть лавку и жениться и уважаемым человеком вступить в ряд уважаемых людей. Нищего парня, выполнявшего в хозяйстве Усмон Азиза всякую черную работу, больше всего прельстила возможность жениться. Он улыбнулся во весь рот, обнажив кривые, черные зубы, и проговорил:
«Ж-женюсь! Эт-то хо-ро-ошо!»
И несколько дней спустя, получив из рук незнакомых людей коня и винтовку, прошел вместе с хозяином, зачастую скрытно, как вор, степи, долины и ущелья, оставил позади множество селений, вступал в бой с красноармейцами и краснопалочниками и, наконец, оказался возле этих высоких гор. За три недели в отряде Усмон Азиза погибли тринадцать человек. А Гуломхусайн жив... Но кто знает, сколь долго продлится его счастье! И суждено ли ему вернуться на родину, в Пешавар?
Краем глаза Усмон Азиз посмотрел на Гуломхусай- на. Теперь тот сидел, уместив винтовку между ног и ухватившись за нее обеими руками, и задумчиво глядел в ту сторону, откуда доносился приглушенный шум реки. Какую-то серьезную мысль выражало его смуглое лицо с темными нахмуренными бровями; широкие плечи были опущены.
«Несчастный,— подумал Усмон Азиз — У меня была все-таки цель, была надежда... Если сегодня схватит меня за воротник сама смерть — что ж, ничего страшного. Умру на родине, мой прах станет ее землей. А ты?— мысленно спросил он у Гуломхусайна.— Какие дела были у тебя в этих краях? Что потерял ты в этих горах? Разве разумный человек, зная и видя все наперед, согласится кинуться в водоворот? Пойдет за своей погибелью?.. Но почему мы оказались вместе? И отличаемся ли друг от друга?— теперь уже себе задал Усмон Азиз прямой вопрос.— Ты пошел из-за денег... мечтаешь о жене, детях, крыше над головой... А я? Я, лишенный родины?! Я?!— словно вонзал он в себя это «я», всякий раз чувствуя, как щемящей болью отзывается сердце.— Есть между нами разница, есть... И очень большая. Не ты несчастен. Несчастен я — ибо если сам буду предан земле в этих горах, горькая участь ждет на чужбине мою жену и детей! А удастся вернуться, уйти живым — мой черный день никогда не посветлеет. Ибо до последних дней будет меня грызть тоска по родине, и вся жизнь моя напоена будет ядом. А ты — ты счастлив! Хоть и нищий ты — но на своей родине нищий!»
Усмон Азиз вздохнул. Теперь-то он понимал, что от Ибрагимбека и его покровителей — не знающих Бога англичан — ничего хорошего ждать не следует. Кровь и братоубийство — вот что несут они его земле. Если б заранее и наверняка знать все это...
Но с тяжелым, иссушающим душу чувством сам себе признался Усмон Азиз: он м о г знать, но не захотел.
Теперь-то, в .свете последних событий, он прекрасно видел, что всего более Ибрагимбеку нужны были его деньги; имя его нужно было. Пусть, мол, знают люди, что и Усмон Азиз из Нилу встал в ряды воинства ислама и явился требовать свое. Подлый лис... Обманул — однако если по чести, то и сам он, Усмон Азиз, пожелал быть обманутым. Нищий Гуломхусайн вправе сейчас смеяться над ним! Кровь кинулась Усмон Азизу в голову, он тяжело задышал. Ладно, ладно... У этого предводителя, а еще вчера — закоренелого конокрада Гиссарской долины, дела не лучше. Хуже его дела, во сто крат хуже! Осел засмеется, увидев его в таком положении, а козел зарыдает. Мечется из конца в конец, ищет выход...
А где он — выход? Джигиты его либо полегли, либо добровольно перешли на сторону Советской власти. Даже иные курбаши, осознав, какая уготована им участь, сложили оружие в первые же дни набега. Покрыв себя позором, рассыпалось воинство ислама. А его предводитель, изверившийся во всех и как грозного призрака страшащийся отравы (ни крошки не положит в рот с чужого дастархана), будто одинокий сыч, мрачно сидит в своей палатке, а по ночам спит только под охраной двух джигитов, приходящихся ему дальними родственниками.
С отвращением вспомнил Усмон Азиз свою последнюю встречу с Ибрагимбеком.
Пять дней назад ему сообщили: вечером, не мешкая, явиться к беку. После жестоких боев у селения Сунбул Усмон Азиз потерял больше половины отряда и вместе с другими основательно потрепанными в схватках курбаши перешел в горы Бабатаг и разбил палатку в низине каменистого ущелья. Смутно было на душе у него, и, даже не взглянув на гонца, он холодно сказал:
— Хорошо. Приеду.
Час спустя, велев Курбану следовать за ним, а остальным — до его возвращения быть начеку, он на
правился к стоянке Ибрагимбека, которая находилась примерно в шести километрах пути в горной расщелине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61