Думается мне, господин Дэмиан, что приходилось остерегаться и кошек, и лягушек, и крыс.
Чабан изо всех сил сплюнул в сторону и вытер рот, сначала одним рукавом кожуха, затем другим.
— Уж я не так и остерегался,— сказал купец,— потому что этой живности я и не видел. Одна картошка, с вареной свининой или говядиной.
— Вареное мясо? — удивился капитан Исак.
— Да, вареное мясо. И пиво, то самое, про которое я вам говорил.
— Значит,— продолжал однодворец,— цыпленка на вертеле ты не видал?
— Да нет.
— Ни барашка, жаренного «по-разбойничьи», с чесноком?
— Совсем нет.
— Ни голубцов?
— Ни голубцов, ни борща, ни карпа на вертеле.
— Господи, спаси и помилуй! — перекрестился дед Леонте.
— Коли так, коли у них ничего этого нету,— продолжал капитан Исак,— то их чудеса не очень уж мне любопытны. Пусть остаются со своими поездами, а мы со сторонкой молдов-ской.
Развеселившись при этих словах, подняли мы кружки за господина Дэмиана Кристишора с его кафтаном, бородой и пухлыми щеками. И кричали мы во всю глотку, каждый на свой лад.
— Но у этих немцев есть и кое-что хорошее,— одобрительно заметил купец,— перво-наперво у них ученье в большой чести.
— Вот это неплохо,— подтвердил конюший.
— В каждом городе, в каждом селе, почтенный конюший Ионицэ,— школа и учителя. И все учатся.
— Тогда кто же овец-то пасет? — пробурчал чабан, а мы снова рассмеялись.
— Все учатся: и мальчики и девчонки. Конюший нахмурился:
— Как, и девчонки? Ну, этот обычай тоже при них пускай остается.
Все мы, понятно, были заодно с конюшим. И мы снова закричали так, что, пожалуй, было слышно и в немецкой стороне.
Купец, сохранявший больше спокойствия, улыбался и ожидал, когда мы замолчим. После того как мы утихли, он продолжал:
— Есть еще у этих немцев, почтенный капитан, хороший порядок и закон. Познакомился я там с одним мельником, который судился из-за клочка земли с самим императором. А потому как правда была на стороне мельника, то судьи и присудили землю ему, а не императору.
— В это я опять не поверю, как и в огненную телегу! — вновь закричал пастух Констандин.
— А я верю, и это мне нравится,— откликнулся рэзеш.
— Пробыл я там, почтенный конюший, три недели и на многое насмотрелся, и не понравилось мне, что они еретики. Хотя верят-то они тоже в господа нашего Иисуса Христа.
— Почему же они еретики?
— Еретики,— так сказал мне отец Мардаре из храма Трех святителей.
— Раз так, то, значит, еретики, ничего не поделаешь! — согласился конюший.
Подосадовали мы на этот изъян у немцев и продолжали слушать рассказ купца о его странствиях.
— Ездил я у немцев,— говорил он,— по дорогам и по городам, и никто не чинил мне убытка; ни простой человек, ни императорский чиновник. На огненной телеге, как говорит этот недоверчивый человек, повез я свой товар во Львов. А во Львове погрузил его на немецкие телеги. В Сучаве же перегрузил его на эти повозки кордупские. В Корну Лунчий с радостью въехал я в мол-довскую страну. Заплатил я господареву пошлину, а таможенники спрашивают меня, не привез ли я и им какие-нибудь подарки от этих немецких негодников и еретиков. Тогда сунул я руку в правый карман кафтана и вытащил для обоих таможенников по красному платку. Я уж заранее припас, чтобы мне тюков не вспарывать. Удовольствовавшись платками, пропустили они меня. И ехал я спокойно почти до самой Бороая. А там выехал из долины Молдовы всадник, красивый человек, статный, и рукой подает мне знак остановиться. Я понял, что если не остановлюсь, то подаст он знак из пистолетов. Стою, поджидаю его, подъехал он к моим возам и спрашивает, кто я, откуда еду и что за товар везу. Я ему все рассказываю, словно судье, и его спрашиваю, кто он такой. Он мне ответил: «Погляди на меня. Я разбойник и состою при этой большой дороге. Выкладывай деньги, что есть при тебе».
— Добрый человек,— говорю я ему,— дам я тебе товаром, потому что денег у меня нет. Что оставалось у меня, роздал я возчикам, а до моего дома еще два дня пути.
— Вот как? Тогда скажи, что за товар у тебя.
— Что у меня за товар? Товар у меня из Лейпцига, из немецкой страны. Всякие кружева, бисер, серьги и ткани для женских надобностей,
— А к чему мне все это? — говорит разбойник.— Что же, не нашел ты ничего у тех поганцев для такого молодца, как я?
— Да если не прогневаешься и понравится тебе, припас я и для тебя кое-что, добрый человек,— говорю я ему.— Пожалуйста, вот тебе красный платок индийской шерсти, какого во всей стране ни у кого не найдешь. Особенно всаднику он к лицу!
— Покаяш! — требует разбойник.
Я тут же вынимаю из кармана кафтана третий платок и протягиваю ему. Очень обрадовался молодец. Взял он платок, сказал спасибо и поехал.
Довольный, что так отделался, доехал я до села Дрэгушень, тоже на берегу Молдовы. Остановился я с возами на привал, а людям приказал развести костер и сварить на скорую руку мамалыгу. Пока доставал я брынзу и они вываливали из котла мамалыгу, является вдруг стражник и от имени начальства требует бумаги.
Что ж вам сказать? Уж у меня хорошие бумаги были, особенно письмо от моего крестного, боярина Фемистокла Букшана. Вытаскиваю и показываю бумаги и, главное, письмо под нос сую.
А в этом письме так говорится:
«По повелению его высочества господаря, исправники, стражники, таможенные досмотрщики и сельские старосты, кто бы ни были, да не смеют нанести ущерб этому купцу и пропустят его с миром куда нужно. Быть по сему!»
Вытаращил стражник глаза на печати и на подпись и крутит носом.
Говорит:
— Ты, господин, едешь из немецкой страны? Отвечаю:
— Да, еду из Лейпцига.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56