ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
мозговые расстройства, так же как болезни сердца, дают лишь некую отсрочку, и никому не ведомо, как долго эта отсрочка продлится, короче говоря, все зависит от прихоти смерти; когда Робер, после стольких трудов и усилий, снова начнет медленно ходить из комнаты в комнату, мы будем постоянно прислушиваться к постукиванью его костыля по паркету, готовые уловить малейшее изменение звука и ритма, и любое за~ тишье будет нас тревожить...
Вот почему, невзирая на все, казалось бы, удобства квартиры, на мебель, перекочевавшую сюда из швейцарской,— в шестьдесят третьем все так обманчиво. Ничему не бывать уже больше таким, каким было раньше, и моя детская чуткость явственно ощутит это неслышное присутствие смерти — ощутит не только в том новом, пугающем облике крестного, к которому мне так трудно будет привыкнуть, но и в едва заметных признаках старения Клары и Люсиль; из-за этого в душе моей погаснет радость возврата в свой ушедший рай. Все мечено роком, чьи шаги приближаются так же медлительно и неотвратимо, как некогда в семьдесят первом звучали шаги таинственных тряпичников, рывшихся под нашими окнами; но сейчас это даже страшнее, ибо это нечто невидимое не дает ничего, за что воображению можно было бы уцепиться, и разит внезапно, как молния.
Остается одно — пользоваться передышкой, вкушать последние радости уцелевшего прошлого. Эти радости оттеснены теперь куда-то на задворки моего существования, наподобие застывших картин; но память ни за что не соглашается их терять и возвращается к пим в рассказе снова и снова вопреки движению времени.
Кости.Живя у бабушек, я без конца бродил из комнаты в комнату в поисках новых открытий, занимаясь этим с полной бесцеремонностью. Меня особенно притягивал к себе изящный столик на изогнутых ножках в стиле Людовика XV— копия, сделанная моим дедушкой по подлинному образцу, который хранится в музее Карнавалэ. Этот пузатый выгнутый столик снабжен целым набором выдвижных ящичков, расположенных один над другим. В них хранятся семейные реликвии. Здесь и ордена в выст-
ланных бархатом и завернутых в гофрированную бумагу коробочках, и деформированная ружейная пуля с расплющенным кончиком, извлеченная некогда из бедра моего крестного. Пуля соседствует еще с каким-то пакетиком, развернув который, я обнаруживаю обломки, костей, они разной формы, очень легкие и испещрены мелкими дырочками, наподобие пемзы. Кости вынуты из того же бедра.
Я прикидываю обломки па ладони, изумляясь их невесомости, и пытаюсь представить себе внутреннее дядино устройство, в котором теперь недостает этих деталей; мне очень хочется определить, из какого именно места они вынуты, но задача эта очень трудна; в своих разысканиях я буду опираться на старый анатомический атлас, который отыщу в книжном шкафу у дяди, и буду долго и с великим тщанием изучать цветные таблицы человеческого скелета и внутренних органов, но мне так и не удастся разрешить мудреную головоломку, заданную мне расплющенным кусочком металла, в котором ожила волнующая история дядиного ранения в войну 1914—1918 годов, столько раз слышанная мной от бабушки. Если верить ее рассказам, хирург извлек из раны еще множество всяких вещей — клочки шинели, ремня, обрывки белья, и, поскольку это трагическое и славное прошлое стало в семье предметом набожного поклонения, все эти драгоценные вещи тоже непременно хранятся где-то в недрах туалетного столика, но где именно? Я выдвигаю последний ящик, но и в нем ничего нет, только завалы неизбежного хлама, с которым обычно не в силах расстаться пожилые люди: стеклянные бусы, ленточки и шнуровки, пуговицы, булавки, кусочки материи...
Итак, в моем распоряжении лишь кости да ружейная пуля, и я без конца играю ими, но всегда украдкой, таясь, со странным чувством прикосновения к чужому секрету, к той тайная тайных человеческого существа, что припрятана здесь, в столике красного дерева, в этой чудной будуарной вещице, и к секрету, который таится также и в атласе, и хотя этот атлас так и не дает мне возможности установить местополоокение дядиных косточек, но благодаря ему мне открывается различие в анатомическом строении женщины и мужчины. Помню, я сижу под висячей лампой и листаю цветные таблицы, рядом бабушка гладит белье. Я стараюсь не задерживаться слишком долго на самых для меня интересных картинках, но время от времени к ним возвращаюсь, изображая на лице полнейшее
равнодушие. Задавать вопросы — занятие бесполезное, это я уже знаю, мне и в голову не приходит их задавать. А мне все никак не удается уловить связь между мертвой научной точностью рисунков и живым телом; внутреннее строение человека так же плохо согласуется с его внешним видом, как обломки костей с бедром; моей логике недоступно еще соотношение внутреннего и внешнего облика, недоступно восприятие одного как изнанки другого, поэтому то, что я узнал, еще не дает пищи для особого любопытства.
Правда, нужно сказать, у меня уже был первый опыт знакомства с окивой анатомией, относящийся к более раннему времени и совершенно случайный. Может быть, потому-то я так старательно и скрываю от всех свои игры и свой интерес к содержимому туалетного столика, так же как к цветным таблицам в анатомическом атласе. Думаю, так оно и есть: ведь не случайно же возникла во мне ассоциация идей, благодаря которой я вспомнил сейчас то, о чем хочу рассказать. Речь идет о поездке в Нормандию к морю, где мое семейство собиралось провести отпуск. Я с дороги устал, и меня укладывают поспать. Родители сняли комнаты вместе с семьей одного нашего дальнего родственника, державшего школу танцев на Монпарнасе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Вот почему, невзирая на все, казалось бы, удобства квартиры, на мебель, перекочевавшую сюда из швейцарской,— в шестьдесят третьем все так обманчиво. Ничему не бывать уже больше таким, каким было раньше, и моя детская чуткость явственно ощутит это неслышное присутствие смерти — ощутит не только в том новом, пугающем облике крестного, к которому мне так трудно будет привыкнуть, но и в едва заметных признаках старения Клары и Люсиль; из-за этого в душе моей погаснет радость возврата в свой ушедший рай. Все мечено роком, чьи шаги приближаются так же медлительно и неотвратимо, как некогда в семьдесят первом звучали шаги таинственных тряпичников, рывшихся под нашими окнами; но сейчас это даже страшнее, ибо это нечто невидимое не дает ничего, за что воображению можно было бы уцепиться, и разит внезапно, как молния.
Остается одно — пользоваться передышкой, вкушать последние радости уцелевшего прошлого. Эти радости оттеснены теперь куда-то на задворки моего существования, наподобие застывших картин; но память ни за что не соглашается их терять и возвращается к пим в рассказе снова и снова вопреки движению времени.
Кости.Живя у бабушек, я без конца бродил из комнаты в комнату в поисках новых открытий, занимаясь этим с полной бесцеремонностью. Меня особенно притягивал к себе изящный столик на изогнутых ножках в стиле Людовика XV— копия, сделанная моим дедушкой по подлинному образцу, который хранится в музее Карнавалэ. Этот пузатый выгнутый столик снабжен целым набором выдвижных ящичков, расположенных один над другим. В них хранятся семейные реликвии. Здесь и ордена в выст-
ланных бархатом и завернутых в гофрированную бумагу коробочках, и деформированная ружейная пуля с расплющенным кончиком, извлеченная некогда из бедра моего крестного. Пуля соседствует еще с каким-то пакетиком, развернув который, я обнаруживаю обломки, костей, они разной формы, очень легкие и испещрены мелкими дырочками, наподобие пемзы. Кости вынуты из того же бедра.
Я прикидываю обломки па ладони, изумляясь их невесомости, и пытаюсь представить себе внутреннее дядино устройство, в котором теперь недостает этих деталей; мне очень хочется определить, из какого именно места они вынуты, но задача эта очень трудна; в своих разысканиях я буду опираться на старый анатомический атлас, который отыщу в книжном шкафу у дяди, и буду долго и с великим тщанием изучать цветные таблицы человеческого скелета и внутренних органов, но мне так и не удастся разрешить мудреную головоломку, заданную мне расплющенным кусочком металла, в котором ожила волнующая история дядиного ранения в войну 1914—1918 годов, столько раз слышанная мной от бабушки. Если верить ее рассказам, хирург извлек из раны еще множество всяких вещей — клочки шинели, ремня, обрывки белья, и, поскольку это трагическое и славное прошлое стало в семье предметом набожного поклонения, все эти драгоценные вещи тоже непременно хранятся где-то в недрах туалетного столика, но где именно? Я выдвигаю последний ящик, но и в нем ничего нет, только завалы неизбежного хлама, с которым обычно не в силах расстаться пожилые люди: стеклянные бусы, ленточки и шнуровки, пуговицы, булавки, кусочки материи...
Итак, в моем распоряжении лишь кости да ружейная пуля, и я без конца играю ими, но всегда украдкой, таясь, со странным чувством прикосновения к чужому секрету, к той тайная тайных человеческого существа, что припрятана здесь, в столике красного дерева, в этой чудной будуарной вещице, и к секрету, который таится также и в атласе, и хотя этот атлас так и не дает мне возможности установить местополоокение дядиных косточек, но благодаря ему мне открывается различие в анатомическом строении женщины и мужчины. Помню, я сижу под висячей лампой и листаю цветные таблицы, рядом бабушка гладит белье. Я стараюсь не задерживаться слишком долго на самых для меня интересных картинках, но время от времени к ним возвращаюсь, изображая на лице полнейшее
равнодушие. Задавать вопросы — занятие бесполезное, это я уже знаю, мне и в голову не приходит их задавать. А мне все никак не удается уловить связь между мертвой научной точностью рисунков и живым телом; внутреннее строение человека так же плохо согласуется с его внешним видом, как обломки костей с бедром; моей логике недоступно еще соотношение внутреннего и внешнего облика, недоступно восприятие одного как изнанки другого, поэтому то, что я узнал, еще не дает пищи для особого любопытства.
Правда, нужно сказать, у меня уже был первый опыт знакомства с окивой анатомией, относящийся к более раннему времени и совершенно случайный. Может быть, потому-то я так старательно и скрываю от всех свои игры и свой интерес к содержимому туалетного столика, так же как к цветным таблицам в анатомическом атласе. Думаю, так оно и есть: ведь не случайно же возникла во мне ассоциация идей, благодаря которой я вспомнил сейчас то, о чем хочу рассказать. Речь идет о поездке в Нормандию к морю, где мое семейство собиралось провести отпуск. Я с дороги устал, и меня укладывают поспать. Родители сняли комнаты вместе с семьей одного нашего дальнего родственника, державшего школу танцев на Монпарнасе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125