— А шмели, как заправские музыканты в бархатных фраках, в медные трубы ударили. Ишь, как гудят, — как на настоящей свадьбе стараются.
— Нет, до свадьбы им еще далеко, — ответил Сергей Иванович,— недели две. Тогда они по-другому заиграют, еще веселее. А сейчас у них, как у нас в деревнях перед свадьбой бывает, — девишник.
После обеда мы помогли Михаилу поправить изгородь за двором. Потом готовились к охоте на глухарей, набивали патроны, заряжая их крупной нулевой дробью, чистили ружья, отдыхали.
На охоту пошли перед закатом, чтобы до темноты успеть добраться до места.
Было тихо. День как начался тишиной, так тишиной и кончился — ни малейшего колебания воздуха, словно все застыло. На всех крышах захлебывались перед закатом скворцы. В лесу звонко перекликались дрозды.
На пасеку пришли еще до солнышка. Пчелиный гул тут уже стих. Пчелы больше не кружились над ульями, а большими кучками сидели на прилетных досках и тихо жужжали, словно о чем-то таинственно перешептывались или делились меж собой впечатлениями о так славно прошедшем дне.
Иван встретил нас на крыльце. Ладони его рук и весь подол рубашки были пятнисто-серыми от пчелиного клея — прополиса. По всему было видно, что он весь день работал в ульях.
— Ну как, пчеловод, за глухарями пойдем? — полушутя окликнул его Михаил.
— Надо сходить, — спокойно ответил он и спросил:
— А вы что, прямо сейчас хотите идти?
— Прямо сейчас. Там, на месте, лучше переждать.
— Стоит ли? — стал разговаривать Иван. — Лучше переспим у меня на пчельнике, а перед утром пойдем, прямо к песне. Так спокойнее. С какой стати нам целую ночь у костра томиться?
— Шут его знает, как оно лучше-то, — заколебался Михаил. — Опасно ночью-то. Кругом половодье, как бы не выкупаться. Местность сейчас в разлив больно вся переменилась. Где и не ожидаешь — вода!
— Это верно, — согласился Иван. — Мы вчера в микушкинской ручьевине часа два искали броду — днем! А если бы ночью — и не подумай найти. Вода бежит, как напуганная, прямо кипит.
— Ну так что же, сейчас пойдем или как?
— Я, пожалуй, не прочь, — согласился Иван.
Он ушел в избушку собираться, а мы присели на завалинке и закурили. В воздухе, невысоко от земли, небольшими стайками толкалась мошкара. Дмитрий Николаевич заметил мошкариные танцы и сказал, что это к длительному вёдру. Михаил возразил ему.
— Вот если бы высоко летали, тогда верно бы, — сказал он, — быть теплой погоде долго. А тут вон они над самой землей роятся, вряд ли долго продержится вёдро. Воздух давит мошкару, вот она и не поднимается высоко. Так она обычно к дождю кружится.
— Хороший дождь сейчас очень нужен, — чтобы рассеять их спор, сказал я. — Землю, корешки обмыть...
— А как же! — оживился Михаил. — До зарезу нужен! Озимь сразу в рост пойдет так, что за два-три дня не узнаешь ее. Да и вся зелень сразу тронется.
— Это верно, — согласился с нами и Дмитрий Николаевич. — Только обычно так бывает: надо дождя — его нет и нет, а когда он не нужен — зальет! По заказу он редко приходит.
На крыльцо вышел Иван, одетый в фуфайку, зимнюю шапку с ружьем за плечами. Он слышал из окна наш разговор и вмешался в него.
— Правильно ты вообще-то рассуждаешь, Дмитрий Николаевич, — сказал он. — Когда надо дождя — его обычно не бывает.
А только на этих днях быть дождю. По заказу это или нет, а только быть. По пчелам вижу. Видите, солнышко уж село, а они все на прилетных досках сидят и о чем-то перешептываются. Если бы в конце мая, в июне они так-то сидели, — значит роиться задумали, а сейчас к непогоде. К вёдру они так не выкучиваются.
Мы пошли в тот самый сосновый бор, где накануне спугнули с Иваном глухаря.
— Это самое подходящее место, — рассказывал нам по дороге Михаил. — Я убил там уже одного, а пело их в то утро не один и не два...
По всему лесу из-под толстого слежалого слоя прошлогодних почерневших листьев пробивалась молодая, ярко-зеленая трава Кое-где в березняке уже показались тонкие еще не успевшие развернуться ланцетики ландышей, по кочкам щетинились кисти жесткой лесной осоки. В зарослях дикого малинника начинала куститься молодая изумрудно-зеленая крапива.
Как-то незаметно скрылось солнце, и теплый прозрачный вечер опустился над лесом. Постепенно смолкал птичий гомон.
Высоко над лесом в стороне от нас с резким, протяжным курлыканьем протянула цепочка журавлей,
— Запоздали! — глядя на них, заметил Дмитрий Николаевич. — Где-нибудь по дороге холода их застали, не иначе.
На место пришли засветло. В молодом ельнике отыскали сухую полянку и стали готовиться к ночлегу. Мы с Иваном пошли собирать сушняк для костра. Дмитрий Николаевич отправился к болоту, в глубь соснового острова, подслушать, не выкажет ли где себя на вечерней заре глухарь, чтобы утром легче было ориентироваться. Только Михаил остался на месте. Но и он нашел себе дело. Пока мы таскали хворост, он нарубил мягких еловых и пихтовых веток, толсто настелил их, чтобы не холодно было лежать на сырой еще земле и не простудиться, и развел костер.
За работой и не заметили, как смеркалось. Закат из бледно-розового стал совсем серым, потом зеленоватым и, наконец, совсем померк. В нем ярко загорелась, переливаясь голубовато-зеленым светом, Венера. На небе ярко замигали еще по-зимнему крупные и яркие звезды.
Я прилег на кучу еловых веток, закурил. Хорошо пахло крепким, приятным и очень сильным запахом пихты, таким крепким, что он едва ли уступит по силе запаха зеленой ромашке.
— О-о-о! — вдруг где-то недалеко крикнул Дмитрий Николаевич.
Михаил ответил ему не вставая Захрустел валежник, и к костру вышел Дмитрий Николаевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121