усталый отец на строительстве участка; изможденный отец с винтовкой в сторожевой будке среди большой стройки; бегает-снует отец на свадьбе Шакира... Уже неделя, как отшумела свадьба. Аброр, встревоженный состоянием здоровья отца, хотел показать его докторам, но вновь нахлынули заботы с Маликой. Хотя она последние экзамены сдала прекрасно, опасались первой тройки. Да и Вазира еще толком не оправилась от болезни. И вот только вчера наконец выяснилось: по решению приемной комиссии Малика стала студенткой...
— Все надо было бросать к черту,— говорил сейчас Аброр в горечи и ярости,— а отца везти к докторам!
— Но и сам он мог бы сходить к докторам, просто он их не признает, не любит к ним обращаться.
Вазира говорила о свекре как о живом человеке, и это звучало как-то обнадеживающе. Успокаивает его? А может, и правда еще не поздно?
Однако, вылезая из машины у ворот дома на Бешкайрагаче, они услышали безнадежные рыдания Ханифы.
На свадьбе младшего сына Агзам-ата чувствовал себя очень скверно. Думал, придет в себя, отсидев одну смену в сторожевой будке. Пошел на работу, как обычно, на вторую стройку. «Хватит, отец, хватит, дом-то уже стоит!» — сказал ему вчера Шакир. Отец же ответил: «А долги? Вот рассчитаемся с ними, тут же брошу работу». Вчера ночью, когда обходил стройплощадку, внезапно потемнело в глазах. 11рисел на груду кирпичей, перевел дух. Но тяжелая боль в груди не исчезла. До дома-то от ворот было метров двести всего, но ему не хватало жндуха, и дважды по пути он останавливался, пережидал, когда пройдет острый приступ боли.
Дома не помогли ему ни заботы Ханифы, ни чай. Агзам-ата потерял сознание, и когда Шакир прибежал с врачом, что жил на соседней улице, отец был уже мертв.
- Он сгорел словно свеча.— Врач сокрушенно покачал головой. И добавил, помолчав: — Хорошо жил и умер по-мужски... Не надо горевать и убиваться...
Аброр увидел безжизненное тело дорогого человека, еще вчера ходившего по земле, делавшего столько добра людям, и навзрыд заплакал:
— Отец!.. Я не успел!.. Отец!..
Но и от этих рыданий взрослого сына Агзам-ата ни на одно мгновение не открыл глаза и ничего уже не сказал любимому старшему своему. Отца, мудрого от природы человека, всегда готового помочь каждому, не стало. Ощущение безвозвратной потери, беспощадности, с которой обошлась судьба, постепенно охватывало Аб-рора.
Перед неотвратимостью смерти все житейские заботы казались мелкими и ненужными. Но они были и есть, а теперь еще больше их стало...
К обеду весь двор заполнили люди. По обычаю тело, обмыв, завернули в белый саван, открытым оставили одно лицо. Положили тело на широкие носилки, покрытые материей, а поверх гроба набросили новый бекасамовый чапан. Агзам-ата всего раза два и надевал его. Плач и рыдания женщин взметнулись ввысь, когда гроб на носилках выносили со двора. За гробом шло много людей — больше трехсот человек. Аброр, Шакир, другие самые близкие родственники покойного в тонких летних чапанах, подпоясанных матерчатыми кушаками, шли на десять — пятнадцать шагов впереди гроба. Встречные автомашины и даже трамваи останавливались перед похоронной процессией, неподвижностью и молчанием своим отдавая дань уважения покойному.
Так всю трехкилометровую дорогу от Бешкайрагача до кладбища Кукчи гроб переходил с плеч на плечи, с рук на руки и ни разу не был опущен на землю.
Но вот старики закончили свои обряды. Тело покойного опустили в могилу-нишу. Старший зять собрал в кушак немного земли, раздал тем, кто нес гроб. Потом снова собрал эту землю и высыпал ее на могилу. Чтоб тепло ладоней тех, кто пришел отдать последние почести, перешло земле.
После того как тело было укрыто в нише и вход в нее закрыт кирпичами, могилу, глубиной в рост человека, засыпали землей. По обычаю первыми это должны были делать сыновья. Аброр взял в руку кетмень, обрушил вглубь на краю лежащий ком земли; и от этой жестокости, когда родной сын собственными руками должен зарывать отца, у Аброра, быть может впервые, вдруг онемели ноги и закружилась голова... Аброр передал кетмень кому-то, а сам с трудом отошел в сторону.
А во дворе, где совсем недавно играли свадьбу, теперь справляли поминки. И опять был расстелен дастархан, и опять светлый большой самовар пускал пар, в маленьких чайниках заваривался чай для всех тех, кто приходил сюда, чтобы сказать горькие слова соболезнования семье покойного, опять люди ели лепешки, а на столах красовались фрукты и сладости.
Все было, только не было больше мираба Агзама. Как примириться с мыслью, что уходят лучшие?.. Эти чертовы стрессы, полосы житейских переутомлений, невзгод... Не полосы. Штормовой силы волны. Сам Аброр выздоровел, поднялся — Вазира заболела. Вазиру удалось спасти, а вот отца... Аброр чувствовал, что трудно отцу, не выдержать ему, но упустил время... Почему не сумел опередить, подготовиться отразить эту волну?
Безответные вопросы вызывали неутихающую боль в душе. Лишь на время Аброр возвращался к действительности, вспоминал проблемы, которые не исчезали, продолжали существовать.
Директор Сайфулла Рахманович, позабыв все прежние их с Аброром стычки, явился рано утром в день похорон, шел вместе со всеми пешком до кладбища. Были здесь и Сергей, и Фарид, и Хатим Юлда-шев, и сослуживцы. И каждый говорил:
— Надо привыкать, Аброр-джан, старшие уходят...
— Будьте мужественны, Аброр Агзамович...
— Мы разделяем ваше горе!
Среди родственников, которые встречали и провожали пришедших, вьюном крутился и Шерзод Бахрамов. Он тоже был опоясан, правда не поверх халата, а по тенниске опущенным шелковым белбогом — траурным кушаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97