Быстро скачет по
степи кулан, быстрее ветра, да разве ускачешь от себя. Нет! Видно уж, никуда не уйти ему от берегов Маркоко-ля — связала их меж собой крепкая веревочка.
Вон у подножия Акшокы, на холме, покатом, как лоб Кожи, пасется стадо — весь базар его жизни, все имущество и вся надежда... Прищурившись, он долго смотрит на свой скот. Если бы ангел смерти Азраил пришел за ним, то, безусловно, вместе с душою пастуха он должен был бы взять и его стадо. То самое стадо, которое у Кожи не уменьшалось и не увеличивалось — хозяйство его из года в год катилось по одному и тому же кругу, не принося обильных доходов, но и не вызывая тревоги за день завтрашний. Кожа давно уже перестал надеяться, что удастся умножить стадо, смирился со своей долей и успокоился — тревогу внушало теперь только одно: будущее дочери.
— Дожил человек... еще одно лето увидел,— пробормотал Кожа, глядя на горы.— Вся жизнь прошла, слов но ночь для коня, который на привязи... да еще и расседлать забыли беднягу...
Заложив руки за спину, он возвратился к юрте. Старуха, уже поднявшись, готовила завтрак. Кожа сурово посмотрел ей в спину.
— Ардак встала?
— Наверное, никак не проснется...
— Полеживает, значит. Что скажешь, если она вся в мать.
И вот уже сидят втроем, пьют чай, словно три ноги одного таганка. Полог юрты откинут, видна вдали Акшокы — Белая гора. Прохладный ветерок обдувает юрту, жаркое солнце освещает передний угол. Кожа сидит за чаем сумрачный, недовольно хмурится, словно считает убытки. И вдруг глаза его оживились, сверкнули: он увидел вдали всадника, спускавшегося со стороны Акшокы.
— Эй, бабка! — засуетился Кожа и опрокинул даже кесушку с чаем.— Кто-то едет сюда! Скорее прибери в юрте. Да повеселее! — И он торопливо вскочил.
Пока женщины наводили в юрте порядок, Кожа принес и бросил перед ними связку кизяка
— Засунь это под тюки с вещами, а сверху все накрой ковром.
— Ой бай, да зачем же это?
— Дура! Затем, чтоб тюки казались повыше. Чего спрашиваешь? Или приданого у твоей дочери так много, что уже потолок подпирает? Клади, тебе говорят!
Ардак не понимала причины столь внезапной суматохи. Отец прикрикнул и на нее:
— Надень все новое! И чтоб мне рта не раскрывать, пока гость будет здесь, поняла? Ни словечка не смей говорить!
Наконец подъехал к юрте гость. Рослый рябоватый жигит, слегка перезрелый, то ли еще не достигнувший, то ли чуть перешагнувший рубеж тридцати лет. Кожа пригласил его в юрту, усадил на почетное место и, сам усевшись напротив, с надеждой высматривал в лице гостя следы доброты.
— Рассказывай, сынок, кто ты, из какого аула?
— Из аула Маметека я, род наш происходит от Ко-жамбета,— без особенного смущения, живо начал жигит.— Вот решил зверя пострелять по эту сторону Ак-шокы, вижу, юрта ваша стоит, дай заверну, думаю. Слыхал я о вас много...
— Ну и молодец, что заехал! Всегда буду рад тебе, дорогой. Как там поживает бий Маметек? Цел ли его скот? Сам в силе еще?
— Слава аллаху, все хорошо.
— А звать-то тебя как, сынок?
— Салык...
Зарезали овцу, и, пока старик с женою разделывали ее, приезжий жигит и Ардак оставались в юрте вдвоем. Тот без стеснения во все глаза таращился на пригожую девушку. Он не мог отвести взгляда от ее нежного лица и белой полоски шеи, сиявшей, словно драгоценное ожерелье, меж воротником чапана и черным блестящим крылом волос. Он готов был чуть ли не броситься на нее... а Ардак ничего не понимала. Она впервые в жизни видела молодого жигита, ничего особенного не вызывали в ней страстные его взгляды: раз смотрит, выпучив сверкающие глаза, значит, так и надо... Она только все время стесненно думала об одном: почему отец запретил ей говорить с гостем?.. Вот спросить бы его, не знает ли он случайно Алмаса. Спросить, как живут люди в ауле... И чего он так смешно выпучивает глаза? Ардак, не выдержав, улыбнулась.
— Чему смеется сестра моя?— вежливо осведомился гость.
Молчание.
— Не хотите говорить... Что ж, такого ангела, как вы, только пиры да праздники могут развеселить. Не Ардак ли зовут сестру мою?
Ардак медленно кивнула. Как бы не лопнуть — так хочется засмеяться и говорить, говорить... Но где-то рядом отец, нельзя... Ах, сейчас бы выкупаться! А то от этих странных взглядов жигита становится жарко. Вот бы заманить в озеро да сунуть его огромную, как казан, черную голову в воду...
— Ардак! — послышался тут голос отца.— Иди помоги матери — кишки чистить и требуху.
Мясо съедено. Все сыты. Пора спать, и хозяйка принялась устраивать постели. Жигит вышел на улицу проветриться. Старуха спросила у мужа:
— Куда стелить гостю?
— Отстань,— лениво отозвался полусонный Кожа.— Куда хочешь, туда и стели...
Вот уже все улеглись. Ардак не спится. Старики же, как только коснулись головами подушек, тотчас захрапели — нарочно ли, вправду ли... Гость тихо лежит у дальней стены. В очаге еще светятся угли, и, глядя на красные мерцающие точки, Ардак чуть слышно шепчет свои зыбкие мысли: «Огонь не хочет спать, и я не хочу. А мама любит спать... и этот жигит тоже любит спать... он глупый к тому же». Ардак тихо, бесшумно поднялась с постели. Гость в темноте кашлянул и заворочался. Девушка постояла, ожидая, когда вновь настанет тишина, затем накинула чапан и осторожно направилась к выходу.
Была пора олиары — межлунья, над землею летела мягкая прохладная тьма, полная крупных звезд, которые висели совсем низко в небе. И в темноте ласково, влажно причмокивало озеро, от него веяло свежестью, ветерок нес в себе цветочный аромат травы. Где-то громко, тоскливо заржала лошадь: видно, гнедой соскучился по косяку. Даже конь не хочет жить в одиночестве, подумала Ардак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25