— Разрешите торжественное собрание, посвященное великому Дню Победы, когда немцы были окончательно разгромлены в своем логове, считать открытым!
Раздались оглушительные аплодисменты. Переждав их, председатель дал слово представителю райкома партии товарищу Бекбау Карасартову, а сам с удовлетворением сел на место, будто выполнил с честью самое важное дело своей жизни. На трибуну поднялся представитель из района. Это был полный, среднего роста мужчина, с гладко зачесанными назад волосами. Он сначала неторопливо расстегнул свой китель, вынул из кармана бумагу, протер очки, надел их привычным движением, положил бумагу в карман и сказал, несколько рассеянно оглядывая зал:
— Товарищи! Мы воевали не с немцами, как сказал тут товарищ председатель, а с немецкими захватчиками, с фашизмом и с их фюрером Гитлером.
В это время скрипнула дверь клуба, нарушив напряженную тишину в зале, и все, начиная с представителя на трибуне, подверженные естественной человеческой слабости — любопытству, уставились на дверь. На пороге стояла девушка-агроном. На голове у нее была косынка и она почти ничем не отличалась от аульных девчат. Нурлан оэтому спросил у шофера Кожака, который стоял
рядом и жевал серу, кто это такая, что за девушка. Кожак тут же оживился и, смачно сплюнув, как верблюд, на пол, прогудел басом: «Вертихвостка из немцев, вражье семя!» Между тем все как будто забыли и о представителе из райкома, и о торжественном собрании, и о празднике и во все глаза смотрели на девушку Стояло неловкое, затянувшееся молчание, и чем бы оно кончилось, неизвестно. Поняв это председатель колхоза постучал карандашом по столу
— Продолжим, товарищи — Потом учтиво обратился к девушке по-русски: — Проходите, пожалуйста, садитесь. Эй, кто-нибудь из жигитов, уступите место!
Но все молчали, и никто не подумал уступать место. Девушка смутилась и тихо сказала:
— Ничего, я могу постоять.
Эта неожиданная сцена и поведение аульных жигитов не очень, видимо, понравились представителю из района Он осуждающе, пристально окинул взглядом зал и продолжил свой доклад:
— Товарищи! Вот уже десять лет, как мы разгромили немецко-фашистских захватчиков, и наступило утро свободы! — Сидящие в зале опять повернулись в сторону Луизы — Победа досталась нам нелегко, товарищи! Погибло более двадцати миллионов людей Тысячи женщин остались вдовами, тысячи детей сиротами. Были разрушены города и села Украины, Белоруссии, России...
В это время из задних рядов раздался крик:
— Почему мы терпим эту агрономшу?! Она ведь немка Вон сколько нашего люду истребили, поубивали всех, разрушили все. А теперь мы позволяем ей разгуливать по нашему аулу. Да пусть она хоть божья дочь будет. Отца ее в душу...
Народ расшумелся. Отовсюду послышались крики:
— Пусть освободит клуб!
— Ишь, зенки вылупила, бесстыжая!
— И не совестно ей!
Первым во все горло заорал Кожак, стоявший рядом с Нурланом. Нурлану показалось, что это он один прокричал все обидные слова Он отошел подальше от шофера и опустил глаза, а когда еще раз взглянул на дверь, девушки там уже не было.
Кино было интересное, про войну Советские солдаты гнали захватчиков, громили и уничтожали фашистов, одерживали победы в рукопашных схватках. В кинолентах тех лет вид у немецких солдат был жалок —- обросшие тетиной, потерявшие человеческий облик существа.
После кино начались игры. Ну.рдан не принял в них участия, домой идти тоже не хотелось, и он долго стоял, прислонившись к забору. Глянул на небо, усы панное звездами, и вздохнул. В воздухе ощущалось прохладное веяние весны.
Из клуба доносился шум, будто гудел пчелиный рой в улье. Нурлану надоело бесцельно стоять возле забора, и он решил проехаться до поля, но лошади во дворе не оказалось — наверное, отец сам уехал на ней.
Как и зачем Нурлан подошел к дому Анны-апай, он и сам не заметил. Будто какая-то неподвластная сила привела его сюда. Опомнился он только у самого порога, стал думать: войти или не входить. Сердце сильно колотилось в груди. Он постоял еще с минуту, чтобы успокоиться, и открыл дверь. Анны-апай в комнате не было, он заглянул во вторую. Девушка ничком лежала на постели и рыдала. Анна-апай утешала ее, ласково гладя по голове. Они и не заметили его. Он на цыпочках выскользнул из дома. На сердце было так тяжело, что он чуть не застонал от боли, то ли физической, то ли душевной. Будто сотни коней галопом пронеслись по его груди. В каком-то забытьи он пришел к одинокому тополю на берегу реки.
Бухтарма по сравнению со вчерашним днем разлилась еще шире, и Нурлан понял, что скоро ему придется распроститься с любимым тополем, который стоял на самом обрыве,— корни его уже полоскала мутная вода.
Все Нурланово детство прошло под этим тополем Стоило ему обидеться на мать или на отца, он убегал сюда, на берег реки. Тополь ему напоминал Анну-апай, казалось, что он такой же добрый, ласковый, простодушный... Потом перед его глазами встала плачущая, лежащая ничком на постели девушка, и ему стало жалко ее. Может быть, и не жалко, он вспомнил, как кто-то сказал: «Немцы тоже не жалели нас». Просто Нурлан подумал о девушке.
Сколько раз и его Анна-апай утешала, брала на руки, гладила своей доброй рукой по голове. Его вдруг охватила ревность. Если бы не эта немка, сидел бы он сейчас у своей крестной, ел бы горячий борщ, только что вынутый из печи, с теплым, свежим хлебом. Сидел бы и наслаждался уютом крохотной квартирки, и Анна-апай долго рассказывала бы ему про Волгу, запела бы песню. протяжную и длинную, о великой реке А он, зачарованный ее рассказом и-песней, заснул бы сладко на русской печке, вдыхая знакомый запах шубы Гриши агая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51