Отец с матерью ушли в гости на религиозный праздник, его оставили одного, посадили в люльку. В это время в дом пришли женщины и дети, чтобы поздравить с праздником, — начали искать скатерть со съестным, а он из колыбели говорит: «Возьмите там, за чигданом». Так все попадали от удивления. Раньше так и было, да. Встречались такие дети — долго не могли научиться ходить. Это теперь начинают ходить рано... Мы, оказывается, не знали, как нужно растить детей. Пичкали без конца мясом... А возьмите русских — оказывается, большая польза в травах. Какой болезнью заболевает человек — не помню названия, — если не есть лук? И говорят —если есть морковь, то глаза будут хорошо видеть. Мой отец о таком даже не слышал... — Опять спохватилась Алчадай, напомнила Мамырбаю: — Говорю тебе, дай чемоданы!
— Вы же с детьми... вам неудобно будет, тетушка, спасибо, мне не тяжело. Уже рукой подать до дома...— отвечал Мамырбай и ускорил шаг.
— Ладно, как хочешь. Я на твоем месте не только два чемодана, но еще и Керез понесла бы на руках... — При этих нескромных словах парень и девушка одновременно покраснели, опустили глаза. — О, негодники, чего здесь стесняться незлых моих слов? Я ведь не плохого хочу — только и сказала, что вы достойны друг друга. Равный с равным, а по кизяку и мешок... Что бы я сделала, будь моя воля? Сейчас, на этом вот месте, справила бы вам свадьбу. Не понимайте мои слова плохо, просто я не могу забыть, во чго обратилась моя мечта... Любуюсь такими, как вы, и вспоминаю прошлое. Нельзя ждать, нельзя терять друг друга...
Кобылица заржала, увидев вдалеке силуэты пасшихся под скалой лошадей. Алчадай посмотрела вперед.
— Даже животные со своим животным соображением чувствуют одиночество. Ладно, скоро отпущу, уже недалеко осталось... — Она продолжала говорить все так же печально, и Мамырбай увидел вдруг, что лицо ее сплошь покрыто морщинами, хотя ей не было еще и сорока лет: — Милый, золотой Кыз-Булак, вот ты и открыл нам свое лицо! Истосковалась по тебе — а всего-то один день не видела. Есть в тебе что-то такое, что завораживает, притягивает взгляд. Как увижу тебя — всегда тороплюсь, хочу скорее добраться. Если иду усталая — сразу чувствую облегчение. Раньше, когда я была маленькая, мама приводила меня сюда каждую пятницу и умывала водой из родника Кыз-Булак... говорила — будешь красивой. Особенная вода в этом роднике. Мягкая, как масло, чистая, белая. А шипит, как кумыс. Видите склон над родником, дети? Зеленеет, да? Сколько там чеснока! Толщиной в мизинец... Сейчас самое время собирать — в других местах уже затвердел, а здесь мягкий. Было в детстве, ох и рвали мы его там... приносили большими связками, крошили в простоквашу и ели... да что говорить! Во всем Таласе нет для меня ничего дороже Кыз-Булака. Он хранит мою любовь, мою молодость. Я и теперь беру воду только здесь. Находятся такие, что ругают меня — мол, около дома есть вода, а ты выдумываешь что-то, таскаешься невесть куда. Но я если не выпью пригоршню воды из Кыз-Булака, то мне как будто чего-то не хватает. Было дело — председатель велел мне пасти быков в Кырк-Булаке. Я ему прямо отрезала — мол, сам паси там, если хочешь. Уперлась — и ни в какую: не разрешите пасти в Кыз-Булаке — ищите мне замену. Вот уж семь лет прошло, ни один не раскрывает рта. Только услышит председатель, как кто-нибудь предложит послать меня со стадом в другое место, тут же останавливает: «Боже упаси, вы что, не знаете Алча-дай?» Скажу правду, мои родные, только потому, что пасу в Кыз-Булаке, каждый день здесь, — моя тоска немного сглаживается... иначе и не смогла бы жить без моего Алтынбека. Уже давно лежала бы в сырой земле. — Глаза Алчадай наполнились слезами, и, желая отвлечь внимание молодых, она показала рукой: — Смотрите, вон и дома. Кажется, твоя мама стоит на дороге, а, Керез? Сердцем чувствует, что ты близко, не может усидеть дома — вышла встречать. Твои глаза получше моих видят, посмотри, она ли это?
— Что-то повесила на юрту — наверное, сушиться,— сказала Керез, тихонько улыбнувшись.
— Повесила? Ну да, конечно, разве что-нибудь осталось сухое после ночного дождя? И кошма, и одежда — все мокрое. А что сталось с моей козьей бородой? Сидит, наверное, съежившись, как ветхий войлок, у края постели. Какой-то ненормальный, после дождя никак не отогреется, все, что есть в доме, набрасывает на себя.
Все ближе и ближе Кыз-Булак, открывается глазу его величавая красота. Вот уже показалась река, белопенный поток шумно прыгает с камня на камень. Издали похоже на снег. Милые сердцу места, родной дом... Керез радовалась душой, смотрела и не могла наглядеться. Забыла про Мамырбая — не подумала, что он может уйти: его родители жили дальше.
— Керез, до свидания! Выпей за меня пригоршню воды из Кыз-Булака. Каждый день, глядя на Кыз-Булак, вспоминай меня, — сказал Мамырбай.
Девушка, услышав его голос, обернулась. Мамырбай стоял на большом камне, наполовину высовывавшемся из воды, и показался сейчас Керез еще красивее прежнего. Она вспомнила, что Мамырбай должен идти к себе домой, и внутри у нее что-то дрогнуло. Она не знала, что делать. Позвать с собой стеснялась, опасаясь, как бы Алчадай не стала болтать по аилу о них с Мамыр-баем. В смущении поглядывала то на Мамырбая, то на Алчадай. Не желала, чтобы он уходил так скоро. Взглядом спросила: «Может, останешься?» Джигит ответил улыбкой, как бы говоря: «Нельзя мне не пойти домой... И что подумает твоя мама, когда увидит меня? Но я хочу, чтобы ты мне сказала что-нибудь на прощанье. Хоть что-нибудь...»
Алчадай смотрела на пария и девушку, и ей казалось, что к ней вернулась ее молодость, ее счастливая девичья пора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101