Колбин посмотрел на Кречетова и сделал неопределенный жест рукой.
— Ваш сын, милейший, делает карьеру.
— Я тебе не милейший.
— Все равно. Выпьем, Кречетов, мировую: — Колбин протянул Кречетову флягу. Сам он уже захмелел.
Кречетов отказался.
— Зря, милейший. Зарядка мозгов необходима... Меня прошлое хватает за горло, а я ему — Цыц! Я слишком Колбин, чтобы меня хватали за горло... Не позволю! Ты тоже хочешь установить истину, Кречетов? А зачем? Зачем, я спрашиваю? Каждый живет по-своему. У тебя своя дорога, у меня — своя. И живи...
Кречетов хорошо знавал собеседника, когда тот работал на вулканологической станции. С тех пор Колбин не изменился. И Кречетов поражался тому, что время ничему его не научило.
— Так выпьем, Кречетов, мировую и забудем прошлое. Не хочешь? — Колбин вытянул длинные ноги и зажал коленями флягу с коньяком. — А я вот пью. Дитя эпохи, а я ее кровное дитя, должно уметь пить...
Кречетов бросил в котелок горсть чаю.
— Благодать, — сказал Колбин, завинчивая пробку. — Да, вот о жизни...
— Что вы знаете о жизни? — почему-то вдруг переходя на «вы», спросил Кречетов.
— Я о жизни? Все! Жизнь — это вулканы, коньяк, Марина, и ты, Кречетов, и полковник Романов, смесь, одним словом, колода карт. Я в этой колоде выбрал вулканы и Марину...
— Марину оставьте! В ваших руках она скоро увянет. Колбин засмеялся.
— Как тесен мир! Разве я мечтал о встрече с тобой?
— Еще бы! Вы думали — сгнию в тюрьме. Но мы живем в такой стране, где правда всегда свое возьмет. И не таким, как вы,, задушить ее.
— Я тоже правду люблю, но в науке. Мы, ученые...
— Ученый, — Кречетов плюнул в костер. — Блудливые умы не способны к науке. Около науки — да, встречаются. Жизнь ваша хилая, Колбин. Травить надо такую жизнь.
Колбин при последних словах Кречетова пробормотал:
— В авгуры не годишься, ми-лейший.
— Подлецом никогда не был.
— А я был? Что Дусю увез? Так это житейское дело, милейший. Мало ли что бывает в молодости? В общем, ерунда. — Колбин поднял флягу, потряс и, убедившись, что она пуста, сказал: — Бахус — вот славный бог, достойный поклонения.
Кречетов пошел кормить собак. К костру он вернулся с охапкой стланика. Колбин сидел, обхватив колени руками, и что-то бормотал. У ног лежала пустая фляга. Искры падали на нее и медленно гасли, оставляя на белом металле черные кружочки пепла. Кречетов поднял флягу и положил на колени Колбина. Тот остался безразличен;
— Замерзнет, черт, — сказал Кречетов. Колбин поднял голову, хотел что-то сказать, потом встал и, пошатываясь, побрел в дом.
Шел одиннадцатый час, когда Колбин, закончив туалет и выпив стакан крепкого кофе, вышел из домика. Костра уже не было. И Кречетова не было. На месте костра серебрился пепел в оправе обугленных кочерыжек. Небо хмурилось. Тучи давили землю — всюду следы их холодного прикосновения.
Колбин поправил рюкзак за плечами и зашагал к вершине Тиглы. Даль постепенно прояснялась. Яркие лучи солнца хлынули сквозь тонкий просвет в тучах, и все кругом засверкало.
Колбин весь день пробыл на лаве, собирая образцы возгонов в отложениях фумарол, газы для химического анализа, выделяющиеся из трещин и отверстий. Возвращаясь в домик, он решил подняться и заглянуть в кратер. Серая поверхность лавы была теплой. Он осторожно, двинулся, лава выдержала его, и он пошел быстрее. То, что он шел там, где не ступала еще нога человека и не садилась ни одна птица, наполнило его слегка кружащим голову чувством. Гордость? Да, гордость! Колбин казался себе в эту минуту избранником судьбы. Попробуйте вы, полковник Романов, подняться сюда!
Чем выше, тем труднее подъем. Груды шлака рушились под ногами. Вдруг газы, бьющие из трещин, заставили его отойти направо, где нашелся менее опасный участок. Вот и край кратера. Колбин заглянул вниз. Жаром пахнуло в лицо. Отвесные красные стены стремительно падали в пропасть. Синеватые дымы, поднимаясь из бездны, скрывали дно кратера. Оттуда доносился глухой шум. Временами дымный полог раскрывался, и тогда взору открывалось зрелище для богов: клокочущее огненное озеро. Раскаленная жидкость жадно лизала края воронки и тут же стремительно опадала.
Пирометр показывал температуру лавы в озере — тысячу двести градусов по Цельсию. Температура воздуха, более или менее зараженного сернистыми парами, достигала 15—17 градусов. Кончив наблюдения, Колбин собрал приборы. Темнота наступила стремительно. Синеватые дымы исчезли, и в кратере вспыхнула огромная светлая во-
ронка. Яркая в узкой горловине, она постепенно тускнела, растворяясь в ночи. Колбину казалось, что он все это где-то видел, но где — так и не мог вспомнить.
Пора было возвращаться в лагерь. Чернота ночи сгущалась. Колбин осторожно сполз с края кратера. Когда лава осталась позади, он оглянулся на кратер. Над ним висело розовое сияние.
Домик сегодня казался приветливым. Колбин зажег свечи, приготовил ужин, потом сел за стол и неторопливо стал набивать трубку. На душе было какое-то успокоение. Он прислушивался к себе: все хорошо. Придвинув толстую тетрадь, начал записывать свои дневные наблюдения. Какая-то навязчивая мысль не давала ему сосредоточиться. Колбин отложил авторучку. Вспомнил! В квартире Марины на стене он видел «Этюд в красных тонах». Фонтан вулканического огня над кратером — хаос теней и полутеней от кроваво-красных до светло-розовых. Колбин думал о том дне, когда он завершит изучение Тиглы и победителем вернется в Москву. Была уже полночь, когда он закрыл толстую тетрадь и сладко потянулся.
В эту ночь Марина Сенатова послала в эфир сигнал «Вулкан». Радиограмму расшифровали в штабе Н-ской воинской части.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70