..
— Стало быть, вы отрицаете поиски новых форм в искусстве, Петр Васильевич? — Марина шумно вздохнула. — Отрицаете?
Романов покачал головой.
— Нет, не отрицаю, — засмеялся он. — Я даже порицаю отрицателей. Большие художники всегда искали и будут искать, но не для того, чтобы оригинальничать, а чтобы глубже раскрыть сущность явлений. А когда «нова-торствуют», чтобы скрыть профессиональную ограниченность, бездумность — получается профанация искусства.
— Вы говорите о больших художниках, — прервал Колбин. — А Марина Семеновна...
— Разве я сказал, что Марина Семеновна — не настоящий художник? — живо возразил Романов.
— Она еще не признанная.
— Признают. В этом я глубоко убежден. Наступило короткое молчание.
— Можете со мной не согласиться, — опять заговорил Романов, — но я даже допускаю, что отдельные абстракционисты, не жулье, конечно, которых привлекает возможность нажиться на дешевой «новизне» приемов, а- серьезные, думающие люди, верят в то, что они создают «новое» искусство, выражают дух эпохи космических скоростей, атома, несут людям новые откровения. Даже в таком случае абстракционизм все ж таки не искусство, а болезнь...
— По-моему, — перебил Романова Колбин, — реализм определен твердо, и все, что выходит за рамки, — надо отсекать. Только и всего.
— Ну, не скажите, — Романов всем корпусом повернулся к нему. — Если стать на вашу точку зрения, то надо отвергать искусство Мухиной, Сарьяна, Пабло Пикассо, Рокуэлла Кента, Фаворского, Ведь они пишут не так, как Репин, Суриков... А пейзажи Нисского? Я сам, проносясь в машине, в поезде, в самолете, вот так же вижу пейзаж, такой же открывается мне дорога, уходящая в небо... Природа сегодня столь же современна, как и я — ее наблюдатель.
— Пейзажи Нисского или Рокуэлла Кента и мне нравятся, — сказал Колбин, — но они знаменитости. Они не оглядываются и не думают, что скажет о них княгиня Марья Алексеевна. Когда будет у вас свое имя, тогда можете писать так, как вам хочется. А сейчас заклюют — такова жизнь. Я думаю, и Романов это подтвердит.
— Нет, не подтвержу... Колбин пожал плечами:
— Это не меняет дела. Марина встрепенулась:
— Творить, все время оглядываясь на Марью Алексеевну... Боже упаси!
— Только так, Марина Семеновна. Только так.
— Не знаю, не знаю, Евгений Николаевич. В одном я глубоко убеждена: современный стиль в изобразительном искусстве требует лаконизма, экспрессии, широкой обобщенности образа. Я, например, совершенно равнодушна к «фотографическим» картинам. Современное изобразительное искусство силой своих образов прекрасно обобща-
ет нашу жизнь, и деталь, так много значившая у передвижников, в нем отсутствует. И художник, цепляющийся за правдоподобие мелко выписанных бытовых и прочих деталей, мне кажется выходцем из другой эпохи... Потом, как неизвестному художнику обратить на себя внимание, если не новым, самобытным словом в искусстве,, хотя я и пишу только для себя и для моих друзей.
— Это вы зря, — возразил Романов. — Нужна еще смелость выступать со своими работами перед людьми, что не так легко. Я вас понимаю, а все-таки надо добиваться, чтобы ваше творчество стало достоянием многих. Надо, Марина Семеновна! Не следует прятаться от людей. Они поймут и полюбят вас, и это даст вам новые силы...
— Спасибо за добрые слова. Я об этом подумаю на досуге.
— А насчет того, что заклюют, — не верю, Евгений Николаевич. — Романов говорил запальчиво, это он чувствовал, но ничего не мог с собой поделать. — Меня всегда удивлял ваш мелкий житейский практицизм. Ну скажите, почему знаменитостям дозволено писать левой ногой? Нелепость же! Если бы проект взрыва вулкана предложила какая-нибудь знаменитость, вы как поступили бы? Молитвенно повторяли бы ее слова?
— Мне не нравится ваш тон, — сказал Колбин. — Вы хотите учить меня, как жить? Поздно, голубчик! Или хотите уличить в чем-то? В чем? В том, что ' я не одобряю вздорный проект вашего приемного сына? А как вы поступили бы на моем месте? Неужели решили бы рискнуть жизнью людей из-за того, что мальчишка хочет просла-
виться?! К голосу знаменитости я, конечно, прислушался бы и хорошенько подумал, прежде чем сказать «дал или «нет»: как-никак, за плечами у знаменитости огромный опыт жизни. У Данилы Корнеевича такого опыта нет. И не могу я своим авторитетом поддерживать нелепые затеи.
— Почему-то профессор Лебедянский поддерживает Данилу Корнеевича.
Колбин удивленно поднял глаза:
— А-а! Вы читали дневник профессора? По какому праву?
— Право у меня есть. Вы знаете... Колбин переменил позу на диване.
— Неплохо бы выпить чаю, Марина, — сказал он.
— Вам крепкий?
— Я думаю, вы не забыли, какой чай я пью. Марина вышла готовить чай.
— Как это похоже на вас, — сказал Колбин и резко спросил: — Что вы от меня хотите?
— Правду о гибели профессора Лебедянского.
— Вы расследовали дело, и вы лучше меня должны знать ее. Я не хочу вести разговор на эту тему.
— А я вот хочу, — жестко сказал Романов. — Может быть, все так и было, как в картине Сенатовой?
Колбин, отвернувшись, молча курил.
— У меня есть записка Лебедянского, адресованная вам. Следователю вы ее почему-то не представили. Помните, Ну, допустим, вы испугались, струсили, спасали свою жизнь — это как-то объяснимо. Не каждый человек может побороть страх. Но вот чего я не понимаю: почему вы обвинили в гибели Лебедянского Кречетова? Обелить себя и убрать с дороги соперника?
Колбин молчал.
— Это непорядочность, вернее, подлость, Колбин! Мы иногда отмахиваемся от этих явлений, как от назойливой мухи, и забываем о праве порядочных людей осуждать непорядочность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70