Временами мне удавалось поверить, что я тебе нужна, что, пискливо заверещав, могу тебя развеселить, но чаще — как вот сейчас! — чувствовала, что всегда остаюсь слишком тяжким испытанием для твоей доброты, твоего благородства. Знаю, ты и дня не остался бы с матерью, если бы не я — жалкий ее придаток. Не мог же ты бросить меня на произвол судьбы — такой большой, такой щедрый! Моей сиротской долей оправдывал ты свое чувство к женщине, не раз тебя предававшей, оправдывал свой проклятый негибкий характер, который ведет тебя по избранному пути, невзирая на крутые склоны и повороты...
— Как ты, папа, выдерживаешь среди этих?..
Дочь резко высвобождает руку, словно он один из тех, кому она не может найти названия. Она, ради которой он пожертвовал жизнью, гнушается им? Минуту его отекшая рука болтается ненужная, гадкая, как жаба, но тут же сердце сотрясает досада, все чаще охватывающая его возле бочки. Никому не завидует, но и его не трогайте, ничего от него не требуйте, он отдал все — что было и чего не было. Смотрите, как бы чего не потребовал от вас, боящихся испачкать холеные ноготки!..
— Люди, все мы люди.
— Некоторые из них — уже не люди.
— Лучше себя и другого душить из-за рубля, из-за вещи?
— А иначе нельзя? Только душить или пить? Разговаривать стоя отцу трудно, озабоченным взглядом ищет,
обо что бы опереться. Бочка слишком далеко, кроме того, около нее сейчас все ходуном ходит — «скорая» примчалась или милиция. Ему неспокойно, словно и он в том, что случилось, повинен. Случилось то, чего не должно было случиться. Кровь на асфальте — доказательство в пользу дочери. Бросил мимолетный взгляд в ее сторону, но так, чтобы не встретиться глазами. Ее глаза беспощадны. Она цепляется за жизнь из последних сил. Людям с такими лицами тут нечего делать. Твердая женщина, думает он уважительно, однако без обычной нежности и жалости — как о чужой.
— Не все живут так, как ты,— презрительно усмехается он, чего раньше не делал.
— Как я? — ее голос удивленно-печален.— Как же, интересно, я живу?
— Правильно, трезво. Как должно... Впрочем, что я знаю? Каждый живет по-своему.
— Ах, папа! — Лионгина отмахивается, но опускает голову. Нелегко тащить повешенный им груз. Хотя лучше колючий, чем молчащий. Он еще жив, если ему хочется ее обидеть.
Песочница, цементная тумба для мусора, три покрашенные в желтый цвет скамейки и шесть лип на вытоптанной лужайке. Одна из шести сухая, с мертво торчащими ветвями. Они плюхаются в сторонке от колясок с поднятым верхом — красной и зеленой. Шумок возле осаждаемой бочки доносится до них лишь слабыми порывами, сквозь однообразный гул троллейбусов.
— Не сердись.— Отцу мерещится берег реки. Они только что выбрались из густого леса. Возле текущей воды они ближе друг к другу, словно погрузили руки в бегущее время, которое безжалостно ко всем.
— Я и не сержусь.
Живу очень хорошо. Разве есть большее удовольствие, чем гнуть спину на всех вас. Лучше бы мне не выздоравливать...
В голосе сдерживаемое рыдание. Слезами она никогда не умела плакать.
— Да, тяжко ты болела. Теперь снова красивая.— Отец еще раз глотает воздух, вспомнив, какой белой, словно гипсовой, без кровинки в лице — была она в больничной палате.
— Смотри-ка, научился около бочки комплементы говорить.— Лионгина, и продолжая сердиться, благодарна ему,—многое изгнав из своей жизни, не забыл о ее болезни.— Посидел бы хоть полдня дома, папа, не пришлось бы мне так разрываться. Чистую рубашку тебе принесла — переоденься. Чего тянешь? Скорее, нет у меня времени.
Отец отшвыривает сверток, вскакивает.
— Я же не просил! Чего лезете, подлизываетесь? Она... она подослала! Завидует моей свободе, глотку воздуха... что среди людей! Позора из-за нее нахлебался, рабочий класс предал — чего ей еще? Гнил в тюрьме — не желаю больше гнить! Ни ее, ни тебя видеть не желаю. Ты всегда была с ней заодно, сызмала заодно. Ее орудием служила, коварным орудием, ядом в сердце... Не то что к бочке — в ад от вас сбежал бы!
Орет и захлебывается слюною уже не он — бочка, черная пьяная сутолока, неуемные страсти погибших людей, с алкоголем вспыхивающие и испаряющиеся.
— Было время — со всем миром воевал, а теперь тебя бочка раздавила. Эх, папа!
Снова бочка, снова вытоптанный скверик, даже коляски те же — красная и зеленая,— только на деревьях желтеют листья. Время отодвинулось, и боль отодвинулась — глубже вонзилась. Что бы ты ни делала, как бы ни раскалывалась из-за отца — обманываешь себя. Ищи не ищи, все равно в бочку уткнешься.
— Не стирай моих рубашек. У самого руки есть.— Отец вертит шеей в чистом воротничке переодетой рубашки. Недовольно ворчит, что от ее мыл да порошков чешется кожа, а на самом деле вспоминает, как кричал в последний раз. Не он кричал — рот раздирал ему кто-то другой, сильнее и злее его, сопротивляться которому он был бессилен. Много бы дал, чтобы забыла дочь его истошные вопли. Ведь не думает же он так гадко, как орал, ведь не последний же он скот! — Как твой? Его книга?
— Пишет.
— Не радуешься?
— Напишет. Когда-нибудь напишет. Чиню ему карандаши.
— Только-то?
— Мало? Еще мало?
— Вера женщины — великое дело,— покашливает отец, впутавшись в новую неприятность — дернул черт заговорить о зяте. Завсегдатай бочки для Алоизаса Губертавичюса — не человек. И снова отца точно науськивает кто-то, пихает в горло слова, которых не должна была бы слышать бледнеющая дочь.— Читал его последнюю статью.
Мужики рыбку в ней принесли. Не обижайся, дочка, если скажу. Парит в состоянии невесомости, как теперь говорят. Не дурак парень, честный, но.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209