Говори яснее.
— Скажу, скажу, коли приказываете. Не знаю, кто ему напел в уши, что при обмере земли обманывают людей, что поздно делят заработанную кукурузу, что на работников столько поборов всяких. Будто он не знает, как тяжело достается хозяину с этими голодранцами?
Барин призадумался. Казалось, он совсем спокоен.
— Когда же он тебе это говорил?
— Да во время дождей. На мельницу ко мне приезжал. И еще верхом на лошади, я ей еще тогда немного овса насыпал.
— Вот уж не поверил бы,— рассмеялся Трехносый.
— Ей-богу, барии, честное слово даю!
— Ладно, брось. Скажи, как это ты из него выпытал?
— Сейчас скажу. «Брат, говорю, я вижу, ты приоделся. Кто же тебе подарил такую одежу?»
— Да брось ты, Дидина пожалела его и дала парнишке эти тряпки. Я им доволен. Он работящий и с головой.
— Только бы он дело знал, барин, и не болтал глупостей.
— Пока я за ним этого не замечал,— сказал Кристя.
— Язык у него длинный, барин. Трехносый пристально посмотрел на мельника.
— Тогда, Гицэ, мы его укоротим.
— И больно уж он дерзкий парень!
— Если дерзкий — обломаем.
Господин Кристя в раздумье покачал головой.
— Жалко было бы его лишиться. Но и так этого дела не могу оставить. Я расследую. Быть может, обнаружится еще кто другой, о ком мы и не подозреваем. Какой-нибудь подстрекатель. Говоришь, он одеждой хвастается?
— Хвастается и смеется...
Мельник отправился восвояси, думая про себя, что хитрость его удалась.
— Не мне его бить, я не могу,— бормотал Гицэ,— пусть другие поколотят!
Мельник был в имении в среду. А в четверг, в обед, жандармский унтер-офицер Гырняцэ прикатил к Воловьему колодцу па паре вороных, запряженных в желтую двуколку, и позвал к себе Митрю. Он приказал ему сесть рядом с ним.
— Зачем? — спросил Митря, поднимая настороженный взгляд на представителя власти.
— Там увидишь.
— Письмо мне откуда-нибудь пришло? — Половину угадал. Вторую половину узнаешь, когда приедешь в участок.
Глаза Митри потускнели. Он чувствовал, что такому бедняку, как он, не приходится ждать шгчего хорошего.
— Господин унтер-офицер,— заговорил Митря,— разрешили бы мне хоть перехватить чего-нибудь, а то голоден как собака. Как говорит наш молдаванин с первой сеялки, у меня в брюхе мыши заночевали.
— Поешь в Малу Сурпат.
— Да ведь тут-то у нас жареная индейка и холодец,— засмеялся Митря.
Жандарм усмехнулся и хлопнул его по плечу.
— Ну ладно, садись в двуколку. У меня и других дел много.
По дороге Митря несколько раз пробовал выпытать хоть что-нибудь у своего спутника. Но усатый жандарм отмалчивался. Митря заговорил о дрофах. Гырняцэ не был охотником, но все же поинтересовался, с каким ружьем ходят на этих птиц. Митря стал расхваливать барина из Хаджиу. Унтер-офицер слегка улыбался, но языка не распускал.
Приехав в Малу Сурпат и войдя в помещение жандармского участка, Гырняцэ крикнул солдату, чтобы тот открыл «гостиную». Не говоря дурного слова и ничем не угрожая, унтер-офицер пригласил Митрю войти, словно дорогого гостя. Митря стиснул зубы так, что у него в голове отдалось, но сдержался.
Он вошел в «гостипую». Несколько голых скамеек, на стене повешен календарь и в тонкой черной рамке — изображепие господаря Влада Цепеша.
— Теперь уж больше так не делают, как в его времена,— пошутил Гырняцэ.— Теперь у нас другие способы. Ты стой здесь у двери, внутри,— приказал он солдату.— Никого не впускать и особенно никого не выпускать.
— Что вам от меня надо? — угрюмо спросил Митря.— Где письмо?
— Нет никакого письма, парнишка. А дело такое, что ты повиниться должен.
— Это в чем же повиниться? Не в чем мне.
— Послушай, Митря, будь благоразумен. Так не отвечают, нехорошо. Смотри, недосчитаешься зубов во рту. А не будешь запираться, отделаешься легко. По-братски тебе советую.
Митря Кокор вздохнул, сверкнув глазами:
— Да что мне говорить-то?
— Полегче, полегче, парнишка, говори со мной по-хорошему.
— Что же говорить? — раздраженно спросил Митря.
— Скажи мне, малец, где ружье? Митря вздрогнул. Жандарм заметил, как он широко открыл глаза и усмехнулся, потом лицо его завяло, будто от безысходной печали.
«Ну что тут отвечать? — тревожно думал Митря.— Признаешься, что украл ружье,— так пужно ведь показать, где его спрятал. А скажешь, что пичего пе знаешь и пичего не брал,— все равно один конец: падают пощечин, будут бить кулаками, палками, шомполом или мокрой веревкой».
Он выкрикнул яростно:
— Ничего не знаю ни про какое ружье. Не нужно мне оно, некого мне убивать. Пустите меня!
— Если признаешься, меньше попадет. Митря Кокор яростно заметался:
— Чье ружье?
— Боярина Кристи. С ним на дроф можно ходить.
— То, из которого он дробью по мальчишкам стрелял, когда они сливы воровали?
— Э, поганец, да ты меня хочешь допрашивать! В господа бога и папихиду! Признавайся, где ружье. А то я с тобой иначе поговорю.
— Не знаю. Оставьте меня! — упрямо твердил парень. Гырняцэ спокойно приказал:
— Арон, свяжи его. Этот младенец выводит меня из себя. Его связали.
— Ну что, скажешь?
— Нечего мне говорить.
Его били кулаками, пока сами не устали. Митря скорчился, уткнувшись подбородком в грудь, и вздрагивал с тихим стоном, идущим как бы из самой глубины его существа.
— Гляди, не хочет признаваться,— удивился унтер-офицер Гырняцэ.— Раздень-ка его да подай мне мокрую веревку.
Жандарм развязал Митрю и стянул с него рубаху. Митря лежал тихо, словно в забытьи. Жандарм вытащил из шкафа веревки и открыл дверь, собираясь идти к колодцу намочить их. Тут Митря неожиданно вскочил, молниеносно ударил его головой в живот, перепрыгнул через него и помчался прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50