— Ты приехала с Уцой Аниняской? Где же она?
— У нее со знакомым купцом какие-то дела. Просила пожелать тебе здоровья, коли не успеет повидаться с тобой сама. Она меня к тебе послала.
Митря сжал руку девушки.
— Передай ей от меня большое спасибо. Не за вещи, а за то, что тебя привезла.
— А это я сама приехала,— засмеялась девушка.— Ох, как и переругались все дома! Гицэ хотел меня убить, а потом присмирел. Я тебе все расскажу. Сначала шла речь, что сестра поедет, да вчера вечером схватило у нее поясницу, а Гицэ взбрело в голову, что будет, мол, ревизия на мельнице, ну я и присоседилась на телегу к крестной. Ведь нельзя, чтоб никто не приехал.
— Радость моя приехала.
Она вдруг замолчала и пристально посмотрела на него. Ее тонкие губы слегка дрожали, карие глаза наполнились слезами. Вокруг толкался базарный люд. Некоторые останавливались и смотрели на них улыбаясь. Митря чувствовал, что это место совсем не для тех слов, которые он хотел сказать.
Он взял Настасию за руку, в которой она держала платок, приготовленный для него: он знал, что будет в далеких краях носить этот платок, пропитанный тоскою и слезами той, что его вышивала. Девушка следовала за ним. Легкая тень неожиданно набежала на ее румяное, загорелое лицо.
Молча шли они к окраине города по улицам, среди цветущих весенних садов. Свернули на дорогу, обсаженную густой акацией, покрытой розовыми гроздьями цветов. Прошли через ворота с надписью большими золотыми буквами: «Аллея вечности». Оба вместе они прочитали тихим голосом это название, лишенное всякого смысла. По аллее они дошли до кладбища. Девушка начала рассказывать о домашних делах. Он слушал ее, ему нравился нежный звук ее певучего голоса. Время от времени они останавливались у какой-нибудь решетки, с которой свисали живые цветы и высохшие венки. Среди кустов в бедном уголке кладбища по временам пробовал насвистывать молодой дрозд. Вокруг них были солнечный свет и безлюдье.
— Уезжаешь? — произнесла вдруг Настасий дрожащими губами, пристально глядя на пего. Она не дала ему даже ответить.— Наши сельские собрались вокруг телеги крестной, горюют. Тут и из других сел сошлись. Совсем мы осиротели, говорят. Увозят наших на чужбину, мы — бедные крестьяне, говорят, нам война не нужна, нечего нам делить ни с кем.
— Это так, да что поделаешь!
— Кому счастье, тот вернется,— печально улыбнулась На-стасия.
Митря остановился.
— У меня тоже есть счастье, и я вернусь к нему.
Девушка повеселела, но по лицу ее тихо катились слезы. Она обняла его левой рукой и склонила голову к нему па плечо, поближе к сердцу. Сильно билось это сердце. Она ждала, что ее обнимет его рука. Она ждала первого объятия из тысячи обещанных в открытке, которую носила на груди вместе с цветком чабреца.
И действительно, пришло это счастливое, единственное мгновенье в то время, как кукушка, передразнивая свое имя, пролетела в вышине над могилами к аллее со странным названием.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ВОИНСКИЙ ЭШЕЛОН ВСЕ В ПУТИ И В ПУТИ...
Капрал Костя Флоря был старшим в вагоне, в котором ехал Митря. Вместе с ними было много других товарищей.
— Каждый заботится о своем диване,— сказал Митря.
В вагоне для скота, который правительство предоставило СБОЯМ «воинам», слова Митри вызвали смех и перелетели в другие вагоны.
«Не растягивайте диванов», то есть не занимайте так много места; «Выбросьте вон диваны», то есть выбросьте солому, на которой спите. «А то они сами убегут»,— зло добавлял Митря.
Шутки по поводу бегающих и летающих диванов из вагона капрала дошли и до офицеров.
— Ваши диваны тоже убегут! — говорил Митря при встрече с товарищами из других вагонов.— А на себе и вас вывезут!
Унтер-офицеры приказали обозначить мелом на всех пятидесяти вагонах пункты назначения. Конечно, точное направление никому не было известно. Но унтеры узнали от господ офицеров, что пунктами назначения были Москва и Сталинград. Грамотеи вывели на серых досках огромными буквами: «Бухарест — Москва», другие—«Бухарест — Сталинград». Нашелся какой-то храбрец, который написал еще крупнее: «Пункт назначения — Сибирь». Этим место бойни хотя бы как-то отдалялось.
А Митря Кокор еще приписал: «Бухарест — Москва, туда и обратно». Эта приписка немедленно была принята всюду. Однажды вечером капрал Флоря стер со своего вагона «туда и обратно».
— Там хочешь остаться? — с усмешкой спросил его Митря. Капрал посмотрел вокруг, нет ли кого поблизости, и улыбнулся, ничего не ответив.
Полковник Палади, человек седой и серьезный, узнав об этой игре с надписями, нахмурился.
— Надо прекратить эти глупости,— указал он молодым офицерам.— Вы думаете, они стремятся в Москву или Сталинград? Пусть бы у меня так голова болела, как они хотят этого. Есть приказ, вот мы и везем их. Все это так, что греха таить! Знаю я наших крестьян, они себе на уме. В конце концов они правы. Бедняги не имеют никакого понятия о политике. По крайней мере, по поводу Сибири они просто издеваются. Прикажите стереть надписи.
Приказ был отдан.
— Да и внутри почистить вагоны от дураков и вшей,— шепотом произнес Митря, и его слова были сразу подхвачены всеми.
Мимо больших станций эшелон проходил с патриотическими военными песнями. Потом вагоны мало-помалу умолкали. Новобранцы, как люди себя называли, тоскливо, с каким-то безразличием глядели на зеленые поля.
— Вот оно, наше поле боя,— пашня...— сказал как-то Митря. Весь вагон капрала покатился со смеху.
— Смеетесь, как дураки,— обиделся Митря.
Товарищи недоуменно посмотрели на него. Они привыкли к тому, что Кокор всегда шутит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50