— Не стоит: ведь я не верю в предсказания! — проговорил тот.
— Я тоже не верю, но надо же, черт возьми, дать им заработать!
— Вы правы! — согласился Роланд, протягивая свою руку.
— Ваша рука, граф, это чрезвычайно таинственная книга, ее трудно читать, и вы были правы, не желая моего предсказания! — произнесла вдруг гадалка, едва взглянув на протянутую ей руку.
— Неужели?
— Все так таинственно, так темно в этих линиях... Позвольте мне немного подумать.
— Разве есть что-нибудь опасное?
— Возможно!
Опустив голову и устремив глаза на руку графа, Зилла погрузилась в рассматривание ее линий.
В то время как все присутствующие увлекшись этой сценой, на террасу вошел скромно одетый молодой человек с лукавой физиономией и незаметно присоединился к маленькому обществу. Это был Сюльпис Кастельян, секретарь Сирано. Прождав напрасно своего господина в бургонском замке, он пришел за ним в замок де Фавен-тин.
— Молчи и жди, ты мне нужен! — шепнул ему Бер-жерак.
Между тем граф Роланд стал уже раздражаться долгим молчанием гадалки.
— Ну, говорите же, наконец! Ведь вы заставляете себя ждать! — сердито произнес он.
— Нет, я не могу вам сказать этого! — проговорила Зилла, отстраняя руку графа.
— Тайна? Это очень удобно! — насмешливо заметил граф.
— Мое молчание удобно, но... для вас! — сказала с ударением гадалка, устремляя свои проницательные глаза на насмешливо улыбавшееся лицо графа.
— Ну, довольно этого шарлатанства, лучше спойте нам какой-нибудь любовный романс! — прервал граф, пожимая плечами.
— Это уж дело Мануэля! — заметил старший музыкант.
— Ну-ка, соберись с силами и скажи какую-нибудь импровизацию прекрасной барышне! — обратился он к молодому человеку.
Слова товарища страшно смутили поэта. Подняв свои почти совсем помутившиеся глаза на Жильберту, он сейчас же низко опустил голову, как бы под тяжестью какой-то подавляющей мысли. Потом вдруг лицо его изменилось, глаза зажглись энергией, и, гордо подняв голову, он подошел к молодой девушке.
— Его взгляд страшно волнует меня! — прошептала Жильберта на ухо хорошенькой служанке.
— У него такой самоуверенный, гордый вид! — ответила шепотом Пакетта.
Сирано снова задумался, глядя на поэта, привлекавшего всеобщее внимание.
Тем временем, сыграв сначала тихую прелюдию, тот робко запел. Голос его вначале дрожал, но, постепенно овладевая своим волнением и увлекаясь, певец продолжал уже уверенным голосом:
Ужели оттого, что злой судьбой гонимый,
Воспитанник цыган, рожденный близ ручья
И ласк лишенный женщины любимой,
У ног ее напрасно стражду я,
Что мне улыбкою блаженной
Она не озарит очей,
Я должен погасить в груди огонь священный
И не встречаться больше с ней?!
Она пройдет с спокойным выраженьем,
Не взглянет даже на меня.
И тени легкого смущенья
Не разбужу в душе я у нея.
О, в ней мой рай, мое блаженство!
— О Боже, это он! — прошептала Жильберта.
Между тем певец продолжал:
И я бы умер лишь за то, Чтоб только это совершенство Коснуться губками могло Той розы, где мое лобзанье На лепестках бы замерло, Смешавшись с розы той благоуханьем...
И случайно или умышленно имровизатор очутился у огромной каменной вазы, покрытой тонкими колючими ветками цветущей розы. Кончая тихим, мелодичным аккордом свою песню, он вдруг протянул руку к вазе и, сорвав цветок, преклонил колена пред молодой девушкой. Украдкой прижав розу к губам, он почтительно поднес ее Жильберте.
— Нахал! — крикнул Роланд, бросаясь к нему с дрожащими от гнева губами; затем, вырвав цветок из рук поэта, граф грубо растоптал его ногой.
Мануэль рванулся было к графу, но, встретя его насмешливый, полный презрения взгляд, невольно опустил голову и с краской стыда и бессилия на лице молча отступил назад.
— Что вы делаете, какая муха укусила вас, неужели вы не понимаете, что он вошел в свою роль и увлекся на мгновенье?—спокойно проговорил Берже-рак.— Он декламирует, предлагает цветок,— это так просто и невинно, что я не понимаю, за что тут обижаться?
— Но разве вы не видели выражения его глаз, разве не слышали его бесстыдных намеков?
— Эх, какое вы еще дитя, неужели вы ревнуете ее к этому авантюристу?
— Ах, оставьте меня! — с досадой проговорил граф.
— Убирайся прочь, негодяй, если не хочешь, чтобы я палкой выгнал тебя! — обратился он к поэту, указывая на дверь сада.
На этот раз музыкант не смог сдержать себя и холодно проговорил:
— Извините, сударь, но я должен напомнить вам, что если вы ударите меня палкой, то этим дадите мне право пустить в ход мою саблю!
— Прочь, бродяга! — крикнул граф, порываясь к Мануэлю.
— Граф! — воскликнула Жильберта, бросаясь между двумя противниками.
— Не бойтесь, если я ревную вас ко всему окружающему, зато умею вознаграждать за малейшее удовольствие, доставляемое вам. На, бери, бездельник! — сказал граф, бросая свой кошелек Мануэлю.
— Благодарствуйте, я уже вознагражден! — ответил молодой человек, отстраняя кошелек ногой.
Но брат Мануэля быстро наклонился и, подхватив кошелек, проговорил, учтиво кланяясь:
— Я не тружусь ради развлечения и с благодарностью беру все то, что мне дают!
Между тем Мануэль медленно удалился с террасы с гордым видом человека, добровольно покидающего поле сражения; за ним последовали его оба спутника.
В то время как Роланд с мрачным видом провожал глазами удалявшихся музыкантов, Жильберта грустно прошептала:
— Так он нищий... я должна совладать с своим сердцем... я не смею любить его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94