Сказано — немы как могила, стало быть уж немы. Говори!
— Так вы взаправду не скажете?
— Будь спокоен!
— А если вы меня выдадите?..
— Да скажешь ли ты наконец? — рассердился поселянин.
— Ну так вот, раз вы обещаете быть немыми...
— ...как могила! — подхватил поселянин.
— ...немыми как могила, так уж я все расскажу И если бы вы только знали, соседушки, что тут выходит, какая каша заваривается! Как вы думаете, кто этот черный, а?—спросил хозяин полушепотом, закрывая рот рукой.
— Ну?
— Это, други мои, важный чиновник, присланный сюда от самого парижского прево!
— От самого прево? — повторили пораженные слушатели.
— Тише вы, горластые! Этот важный чиновник прислан сюда для исполнения королевского приказа об аресте страшного преступника, помощника самого сатаны! Да что там скрывать, об аресте колдуна-чародея!
Эти слова произвели потрясающее действие на слушателей. Переглянувшись со страхом, они невольно покосились в угол, где, им казалось, вот-вот появится страшное, таинственное чудовище. В эту эпоху имя колдуна было величайшим пугалом для темных суеверных крестьян. Нередки были случаи, когда самый невинный и безвредный человек превращался в их понимании в помощника сатаны, колдуна, чародея и прочее.
Даже люди развитые, просвещенные, и те сохранили в своих умах этот пережиток прежних лет и торжественно сжигали па площадях так называемых колдунов и чародеев.
— А этот колдун... он, может быть, Боже, упаси и сохрани, здесь? — спросил какой-то дрожащий от страха голос.
— Друзья, видели ли вы того всадника с длинным носом, который приехал к нашему графу?
— Да, да! Помню, когда он проезжал мимо, у меня появился какой-то непонятный страх, и по телу пробежали мурашки! —со страхом проговорил один из крестьян.
— Ну вот, видите, это он и есть, этот колдун.
— Но... Да ведь это здешний сеньор, Сирано де Бер-жерак,— робко заметил один из слушателей.
— Бержерак это или нет, человек или дьявол — дела не меняет, мне достоверно известно то, что он написал какие-то богохульные книги, и за это его арестуют и сожгут на костре! — торжественно проговорил Ляндрио.
— Братцы, а помните, когда он въехал на площадь, сейчас же раздался гром, а на небе в то время ни единой тучки не было? Нет, что ни говорите, а Ляндрио прав! — решительно закончил доселе молчавший поселянин.
— Ишь ты, чего доброго, он может напустить на нас порчу!
— А думаете, нет! Да стоит ему только взглянуть на человека, и с тем может статься всякое несчастье! То он, потехи ради, в одну минуту опаршивит все стадо овец, то сквасит вино в бочке, то... да чего-чего только не может он сделать!
— Но ведь, я думаю, его все-таки поймают!
— Ну конечно, сегодня же с Божьей помощью скрутят его и, отведут в тюрьму, а скоро мы полюбуемся и сожжением его на костре!
— Но кто же поймает его?
— Все мы, братцы, пойдем на это! Этого требует спокойствие и благоденствие страны. Надеюсь, никто не откажется постоять за свою родину?
— Верно! Все пойдем на него! А ты, пономарь, пойдешь с нами со святой водой?
— Ну да, конечно, и я возьму ковш святой воды, но... но у вас будут с собой вилы или иное какое оружие? — робко спросил пономарь.
— О, еще бы! Мы захватим с собой вилы, ножи, косы, всякое оружие! — отвечал решительно Ляндрио, вынимая из-за пояса свой поварской нож и грозно потрясая им в воздухе.— Вот дайте только важному чиновнику вернуться к нам, и тогда мы покажем Сирано где раки зимуют!
В то время как новость Ринальдо, умышленно сообщенная с такой таинственностью болтливому содержателю гостиницы, волновала слабые умы гостей почтенного Ляндрио, мнимый «важный чиновник» развязно вошел к судье.
Любезно усадив гостя в своем собственном кресле, судья в смиренной позе остановился перед Ринальдо, почтительно выслушивая его уверенную самодовольную речь. Судья был добродушный толстяк с весьма внушительным брюшком и с жизнерадостной цветущей физиономией; светло-голубые глаза, прикрытые длинными белыми ресницами, придавали его лицу кроткое, запуганное выражение, которое сильно подрывало его авто-
ритет в глазах перигорских крестьян В общем это было наивное, суеверное, невежественное существо, охотно поддававшееся чужому влиянию ради своего сонного спокойствия.
Он вел свои дела торжественно до глупости, очень часто поступаясь законами в угоду сильным мира сего Все, что касалось суда, было для него священно, даже сержант в его глазах представлялся человеком необы кновенным. Когда же иной раз ему случалось побывать в парламенте, то при виде самого последнего писца он-казалось, делался счастливейшим из смертных, а упоми нание при нем имени короля вызывало во всей его фигуре выражение такого почтения, благоговения и покорности, что самое преувеличенное описание было бы слишком слабо.
Ринальдо с первого взгляда верно угадал характер своего собеседника; лицо его осветилось улыбкой и он пробормотал довольным тоном «Кажется, сам черт помогает мне; я не думал, что дело пойдет так гладко!»
Поболтав некоторое время для того, чтобы выказать в полном блеске свои, правду сказать, очень скудные юри дические познания, Ринальдо, наконец, сказал серьезно
— Как вам кажется, о чем я думаю в настоящую минуту?
— Простите великодушно, но я не могу похвастаться проницательностью. Будьте добры, скажите, пожа луйста, яснее!
— А вот, глядя на вас, я постепенно прихожу к тому заключению, что вы родились под счастливой звездой, и вам многие могли бы позавидовать, если бы только знали, какую важную услугу предстоит вам оказать королю и правосудию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94