Я был бы не прочь водрузить на крышу табличку с надписью «Резервировано». Обождете пять минут? Потом сразу же рванем
Прокол, беда (франц.). Ложный шаг (франц.)
назад, и я вознагражу вас за вашу доброту скромным.
Парень проворно выскочил из машины и скрылся в огромном жилом доме. Ирена ждет и улыбается. Нечасто случается, чтобы ночью вас кто-то так приятно развлекал. Она ждет десять минут, двадцать. Выходит из машины поразмяться. И не то чтобы она не доверяла людям, она — смею вас заверить — воплощенная доброта, а исключительно из женского любопытства пробегает глазами по табличкам с фамилиями возле кнопок звонков. Никакого Ржиги не значится. Это еще ни о чем не говорило бы, но в доме есть второй выход на другую улицу. Ирена произносит ругательство, к коему можно прибегнуть лишь в случае, если вам грохнется на ногу поваленное дерево...
СОЛИДНАЯ ПАНИ
пристально всматривается в ее профиль.
— Вы чем-то недовольны,— говорит она.
— Вы правы, уважаемая пани, вы правы!
— А чем вы недовольны?
— Тем, что один пройдоха сбежал, не заплатив.
— Нет, моя дорогая, дело не в этом,— говорит пассажирка с евангельской улыбкой.— Я вам скажу, в чем причина вашей неудовлетворенности. Вы ищете доброту в людях, а искать ее следует на небесах. Вот, взгляните!— Она подсовывает какую-то сомнительную брошюрку.
— Сейчас не могу, я ведь за рулем.
— Разумеется, я понимаю. Прочтете дома, не торопясь!
С благостным видом благодарит она за поездку, благостно расплачивается, вся такая благостная,— женщина, которой подобает вздыхать вслед за похоронной процессией, «Благословенна жена сия!»— а затем со старосветским аристократизмом, отставив с жеманной смиренностью мизинец, испить чашечку какао.
Если все мое предыдущее повествование вы восприняли как апологетику давних времен, не торопитесь с выводами. Наиболее сообразительные уже наверняка смекнули, что я выступаю всего лишь апологетом добрых нравов, каковые между нами, мужчинами, говоря, прежде как-никак были больше в чести. Сейчас преобладает дерзость, меня так и подмывает сказать — жульничество. Разумеется, и прежде существовало, скажем, воровство. Но образ грабителя-джентльмена мог возникнуть лишь в годы моего сту-
1 Вознаграждение (франц.).
денчества. Нынешний грабитель с вами не разговаривает, он без дальних слов и, боюсь, без любезной улыбки с ходу огреет вас железякой по голове.
Ирена ждет на стоянке,—если никто не поддастся ее чарам, то она четвертая на очереди. Она зажигает лампочку в салоне и начинает просматривать отпечатанные на гектографе и скрепленные металлической скобкой страницы.
Когда возник мир?—говорится там (в моем вольном переложении). Так называемые ученые утверждают, что несколько миллионов лет тому назад. Ха-ха, пусть не смешат! Откуда им это известно? Что они могут об этом знать? А между тем надежные сведения — к вашим услугам, о да, они содержатся в Книге книг. Что такое для бога один час?— написано в Библии. Это тысяча лет. Кощунствующие сами выдают свое интеллектуальное убожество, уверяя, будто господь бог не мог за один день создать свет, землю и все те чудеса, в существовании которых любой разумный человек может убедиться воочию. Но разве неизвестны случаи, когда в течение одного дня образуется вулкан? Л коль скоро один день создателя заключает в себе двадцать четыре тысячи лет, так что же тут удивительного?
Пусть себе насмехаются над сведениями о том, сколько лет прожил Адам и его потомки! Настанет день, когда насмешники будут кусать себе локти. Разве сегодня кто-нибудь сомневается в том, что человек может дожить до ста лет? Никто. Но если это возможно, то почему он не может дожить до ста лет и одного дня? А если возможно, что он доживет до ста лет и одного дня, то можно ли сомневаться в том, что с той же легкостью он проживет сто лет и еще два дня? Еще неделю? Месяц? Еще один год? Еще два года? Отвергайте истинное познание, отвергайте, вы, безрассудные. В день Страшного суда не быть вам среди избранных, запугивает брошюра. Тогда будет поздно говорить: я не ведал, что творил!
Кажется, я уже поделился тем, что когда-то заведовал спортивной базой в горах. У меня там кочегарил один такой же фанатик. Он высокопарно усмехался, выслушивая мою аргументацию. Он признавал лишь Ветхий завет и читал его так же часто, как иные люди — «Швейка». Новый завет и католическое вероучение, из которого в школе я кое-чего поднахватался, он воспринимал как нечто курьезное.
— Нет, нет,— говорил он,— пока вы не обратитесь в истинную веру, все тщетно. Вы можете смотреть на ближнего как на брата, любить его как самого себя, но пока вы
58 не исповедуете подлинной сути христианской религии, вы погибли на веки вечные.
И все-таки, несмотря на его богомудрость, я взял над ним верх!
— Выходит, спасения заслуживает лишь тот, кто исповедует вашу религию?—уточнил я для верности.
— Да, именно так сказано в Священном писании,— ответил он. Вы, конечно, обратили внимание, что истопник изъяснялся языком, уснащенным почтенной архаикой, которая в другое время была бы мне приятна, поскольку я с удовольствием читаю Ванчуру1, Фрайса2 и им подобных.— Остальным суждено отвержение.
— В таком случае отверженным окажетесь и вы!—заявил я.
— Как это так?
— Я люблю ближнего как брата. Люблю веселое общество, питаю слабость к женщинам. Ладно. Это все не такие уж большие прегрешения, и добрыми делами чаши весов будут уравновешены. А вот вы! Вы! Вы совершили наитягчайший из всех грехов, какие только можно себе представить. Смертельный. Вы, несчастный, согрешили тем, что предались гордыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91