Молодая влюбленная пара стояла у двери вагона. У него было продолговатое лицо, сильная шея, настойчивые темные глаза. Он все шептал ей что-то на ухо, а она заливалась счастливым смехом. Им было лет по двадцать, и все посматривали на них с одобрением и снисходительной улыбкой, за которой прячется невольная зависть.
Нет, она не завидовала. Она думала о том, что глубокое, осознанное счастье приходит только с годами. Пусть пройдут годы, думала она, пусть жизнь разлучит их, и накажет ошибкой и бедой, и спасет от беды, и столкнет их вновь в один из дней, и вновь разлучит... И может быть, только тогда они сделают открытие, что любят друг друга. И оно не обрадует, а, скорей, ужаснет их.
Она помнила, как он убрал волосы с ее лба. В этом жесте было столько нежности, которую не смогли бы выразить никакие слова. А потом он сказал: «Ступай». И сам оттолкнул ее. В нем всегда это было: мужское умение сделать первый шаг.
Она вышла из метро, опахнувшего ее последним душным теплом. Кто-то высокий придержал тяжелую дверь, чтобы дать ей пройти. Она подумала о нем мельком, с благодарностью.
На улице посвежело. Или так казалось после метро. Дул ветерок. В витрине магазина стояли и сидели в неестественных позах женщины-манекены. Они улыбались натянуто, словно думали о том, что на кухне у них убегает
молоко. Она знала эту витрину и всех этих скучных, неестественных женщин, населявших ее. Она каждый день видела их, потому что жила рядом, в соседнем доме.
Вечером звонили из треста. Сказали, что будут поляки. Профсоюзная делегация. Пять человек.
В прошлую субботу были чехи. И управляющий трестом обещал Бородину, что хотя бы месяц даст отдохнуть от делегаций.
Теперь он, посмеиваясь, говорил:
— Чайку там приготовь. С лимоном. Лимоны кончились? Ну, придумай что-нибудь. На рынке купите. Ну и что же, что дорого? Ничего, не обеднеете. Шахтеры народ широкий. Может, я не так кажу?
«И что за манера у него, переходить вдруг на украинский?» — подумал Сергей.
— Мы устали от делегаций,— сказал он, сдерживаясь.— Нам надо работать, а мы водим экскурсии. Понимаете? В прошлом месяце мы еле вытянули план...
Он подумал, что не так говорит. Слишком жалобный тон. Не хватает твердости. Но управляющий уже перебил его:
— Брось скромничать. Когда надо у меня выпросить что-нибудь, ты и «крупнейший в мире», и «первый в Советском Союзе»...— Он захохотал.— Ну, в общем, так. Действуйте, товарищ Бородин.
Сергей вернулся к гостям. Собственно, это были не гости — все свои. Майка, Саша, Павлик, Стах. Ольга разрезала пирог с серьезностью хирурга. На экране телевизора беззвучно, словно передразнивая кого-то, гримасничала певица.
Сергей подумал, что все они слышали его жалобный тон. Это было неприятно. Теперь они все сидели уставясь на него. Ожидая, что он скажет. Все, кроме Ольги. И он испытал к ней чувство, похожее на благодарность.
Сергей резко повернул рычажок телевизора. Певица взвизгнула и залилась на всю комнату. Это было что-то из классики.
Но все продолжали смотреть на него.
— «С лимоном»? — спросила наконец Майка.— Кого на этот раз? Мне-то что. Пусть хоть каждый день приезжают. У меня в цехе чисто. Это у вас на шахте...
— А что на шахте? — перебил Павлик.— У нас порядок. Рабочий порядок, деловой. Это вы на фабрике перила носовым платочком протираете. А у нас шахта, гидродобыча. Поняла, курносая?
— Я давно поняла,— сказала Майка.— У вас шахта. У вас проходка. У вас вечный бой, и покой вам только снится. А у меня фабрика, производство. Спи-отдыхай! — Она сердито помолчала и добавила другим, чуть кокетливым тоном: — И потом, я не курносая. Стах, разве я курносая?
Стах посмотрел на нее и ничего не ответил.
— Нет, ты не курносая,— сказал Сергей.— И в цехе у тебя чисто. И ты любишь принимать делегации. И ты вообще у нас молодец.
— Пейте чай,— сказала Ольга.— Лимона нет. Обойдетесь.
Она стала раскладывать пирог по тарелкам. Майка разливала чай, держа в одной руке голубой эмалированный чайник, в другой маленький металлический, с заваркой.
— Налей Сереже покрепче, а то он сейчас заснет,— сказала Ольга.— Терпеть не могу, когда спят за столом.
— Пусть поспит. Он устал. Майке не следовало говорить это.
— Почему другие не спят? — сказала Ольга, и ноздри ее вздрогнули и побелели.— Почему Павлик не спит? Стах не спит?
— Мы спим на работе,— сказал Павлик.— А в гостях мы не спим. Особенно когда на столе такой пирог.
— Ай да Олечка,— сказал Саша.— Давно я не ел такого пирога. Ты превзошла себя, Олечка. Она превзошла себя, да, ребята?
— Одному Стаху не нравится,— сказала Майка.— Или после московских пирожных наши пироги не идут?
— Я не люблю пирожных,— сказал Стах.
Сергей подумал: «Свои ребята. Что бы я делал без них?»
Он собрал своих ребят, потому что надеялся на них. Он вызвал Сашу Величкина из Гукова. Павлика Забазлаева из Челябинска. Стаха Угарова из Сибири.
В тресте говорили, что он подбирает кадры, как филателист коллекцию редких марок. Но ему было все равно, что говорят в тресте.
Да, много значит дружба со студенческих лет. Полный контакт.
Он подумал: «полный контакт» — и зацепился за какое-то беспокойство, глубоко спрятанное, неясное... Он еще раз перебрал в памяти имена — Саша, Стах, Павлик... Чутко прислушался, ожидая, какое из них вызовет это неясное, почти подсознательное беспокойство. И наконец понял — Павлик.
Беспокойство возникало при этом имени. Почему? Он еще не знал. Но беспокойство было. С тех пор как Павлик появился здесь, в Полыновке. Веселый, энергичный. Его почти не коснулось время. Ни внутренне, ни внешне. Когда смотришь на Павлика, начинает казаться, что время остановилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56