В комнате было темно. Они никогда не зажигали света, когда были вдвоем. Так вышло. Они никогда не договаривались об этом. В темноте им было спокойней. Свет предъявлял свои права. Прежде всего право на гласность. Их свидания наедине были тайными. Так, по крайней мере, казалось им.
Свет требовал ясности. В их отношениях было много неясного для них самих. Темнота охраняла от вторжений. От внезапного стука в дверь. От прямого взгляда в глаза. В темноте было легче солгать и легче сказать правду.
— Ты все время думаешь о ней. Я знаю. О чем бы ты ни думал, ты все равно думаешь о ней.
— Тебе кажется. Зачем мне думать о ней? Какой в этом толк?
— Почему она не пишет тебе?
— О чем? Какая погода в Москве? Я знаю это по сводкам. Вчера там шел дождь.
— Сводки тоже годятся, Стах. Когда нет писем. Сводки и немного фантазии. Представляю, как она проснулась, выглянула в окно и сказала мужу: «Смотри, какой дождь!..»
(Баба ты, Майка!)
— ...Потом она надела плащ и вышла на улицу. Наверно, у нее красивый плащ. Цветной. Голубой или красный. Не знаешь?
— Не знаю. Тогда не было дождя.
— ...И пошла по улице. Улица была мокрая, вдоль тротуаров ручьи. Лужи пузырились. В водосточных трубах гремело... Когда-то я любила дождь. Лежать в темноте и слушать, как он стучит по стеклам.
— Надо двинуть запад,— сказал Стах.— Бросить туда скоростную бригаду проходчиков. Виктора Басюка, Стамескина Федю...
— Бородача?
— Ну да. Фиделя. Развернуть подготовительные работы по всему фронту. Ребята золотые. Вот и поручить им вытянуть запад из прорыва. Конечно, условия там трудные. Гидромониторы с места на место перетаскиваем. Начинаем брать заходку — порода сыплется...
— Давно ты брился?
— Вчера. Или позавчера. А что?
— Колючий.— Она помолчала.— В Москве небось брился. Каждый день.
— Далась тебе Москва.
— Расскажи о ней.
— О Москве?
— Нет. О ней.
— Зачем тебе это надо?
— Ты ей сказал обо мне?
— Нет.
— Конечно. Об этом не говорят. Говорят о невестах, о женах... О том, что я для тебя, не говорят, а только догадываются. Наверно, она догадалась.
— Может быть. Не все ли равно?
— Для нее это было не все равно. Для женщины это не может быть все равно. Для женщины все это очень важно...
Она сидела на краю кровати, простоволосая, в кофточке, наброшенной на плечи. Он видел ее четкий профиль, короткий вздернутый нос, широкие скулы. Не жена, не невеста. Любовница? Нет, это слово не подходило к ней. Оно было слишком нечисто, и за ним крылся обман. Здесь было все не так. Они были нужны друг другу. Их свела не скука, не прихоть. Их свело одиночество. И они никого не обманывали. Разве только себя самих.
Она достала папиросу из пачки и наклонилась к нему, чтобы прикурить. Спички лежали рядом. Но ей хотелось наклониться к нему, увидеть близко от своих его глаза в свете папиросной вспышки. И она увидела его глаза. Серые, опушенные темными ресницами. Его пальцы, державшие папиросу, чуть дрожали.
«Все равно, я счастливее тебя,— думала Мая.— Ты где-то, в Москве. А я здесь, возле него. Я могу протянуть руку и коснуться его небритой щеки. И так будет завтра. И так будет всегда. И может быть, наступит день, когда мы зажжем свет и позовем гостей...»
— Жалко ребят,— сказал Стах.— Геологические условия там очень трудные. Запад ударит их по карману. Темпы проходки упадут. Как думаешь, согласятся они? В целом-то дело выиграет!..
— Мои согласились бы,— сказала Мая.— Мои, если надо, две смены работают. С центрифугой вчера возились. Исчумазились, как будто из шахты вылезли. А вы нас за людей не считаете. Шахтеры для вас люди, а все остальные — не люди... Сергей набрал новой техники, она не работает. Но мы - то работаем, возимся с ней. А он только и знает: «Сколько вы отгрузили?..» А Павлик свое: «Простись с премией!»
— Терпи,— сказал Стах.— Разве это работа была? Так, игрушки. Наладим на западе скоростную проходку, тогда не пищите. Как начнем потом погашать очистные,— только поспевайте отгружать...
Он поднялся.
— Может, побудешь еще?
Ее голос прозвучал в темноте слишком жалобно. Он обнял ее за плечи. Сказал решительно:
— Пойду.
Пока он надевал сапоги и застегивал свой полувоенный китель, она в темноте, наугад, нащупала крышку проигрывателя и опустила на пластинку иглу. Это была кубинская песня. Они слушали ее часто.
Эта песня нравилась им обоим. Каждый вкладывал в нее свой смысл. Сейчас им не удалось дослушать до конца. Раздался телефонный звонок. Это был Сергей.
— Я тебя не разбудил? Как с центрифугой? Наладили? Ну, молодцы.
На этот раз слово «молодцы» звучало без подначки. Сергей был доволен.
— Если мы не молодцы, так и свинья не красавица,— сказала Мая.
— Прости, что поздно звоню. Приехал только. Не утерпел.
— Я вас прощаю, товарищ начальник.
Халатик, который она набросила, чтобы проводить до дверей Стаха, сполз с одного плеча, но обе руки ее были заняты. В одной она держала трубку, в другой — руку Стаха.
— Новую технику привез?
— Привез.— Он помолчал.— Приходи завтра знакомиться.
— Где она?
— Сидит у нас на диване и пьет чай,— говоря это, он понизил голос.
— Нет, кроме шуток.
— Я не шучу.
Ее рука, державшая руку Стаха," вдруг ослабела. Она еще не верила самой себе, отгоняла страшную догадку, когда Сергей спросил:
— Кстати, ты не знаешь, где Стах?
— Нет,—- сказала она,— Не знаю.
Она не слышала, что еще он говорил ей. Кажется, желал спокойной ночи.
Она положила трубку, поправила сползающий с плеча халатик и вышла вслед за Стахом в коридор.
— Что он говорит? — спросил Стах.
— Так. Ничего.
Он хотел идти, но она позвала его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56