Что ж, пора! Пора показать, на что мы способны».
Он только что сдал дежурство. После бессонной ночи в голове гудело. Но он не умел спать днем и знал, что стоит ему выйти на улицу и вдохнуть донецкого воздуха, как вмиг пройдет это гудение в голове и ощущение жара во всем теле. Только бы выйти на улицу!..
Он сидел за столом, по левую руку Забазлаева. Справа сидел Саша Величкин, свежий, выбритый, в салатной тенниске. Саша лысел со лба и поэтому отпускал волосы на затылке.
«Давно ли мы были студентами,— думал Стах.— Такими же мальчишками, как этот Рябинин. Тогда можно было надеяться на дядю. А теперь «дяди» — мы сами, и все надеются на нас. Тот же Рябинин. Павлик не любит Рябинина. Не пропускает случая задеть его. И всем это нравится. Почему-то люди любят, когда рядом есть такой человек. Человек-мишень, над которым все смеются. Это укрепляет остальных в мысли о собственной непогрешимости».
Рябинин сидел, глядя на Забазлаева исподлобья. Он ничего не записывал. Видимо, в знак протеста. Следы яичницы возле его пухлого рта невольно наводили на мысль о желторотом птенце. Он был в галстуке. Единственный на всю планерку. И вообще, с него еще не слетел московский лоск. Брюки узкие, без манжет. Последний крик. Ничего, милый, задубеешь. Будешь ходить по нашей моде. Донецкой.
Угаров думал беззлобно. Он жалел Рябинина. Может быть, потому, что тот был москвич и тоже скучал по Москве.
— Так что вот,— говорил Забазлаев.— У кого задолженность по метрам, пусть сегодня доберут. Слышишь, Величкин? Скажи на наряде. Пусть доберут до плана, а то лишатся премии.
Планерка близилась к концу. Звонили телефоны. Иногда оба одновременно. Входили люди, протягивали бумаги на подпись. Спрашивали Бородина. Забазлаев отвечал, что Бородин в Луганске, на совещании. Часть бумаг он подписывал сам, часть передавал на подпись Угарову. Он не любил, когда нарушали субординацию. Кабинет пустел, все спешили на свои участки. Величкин ушел проводить наряд. Угаров тоже поднялся.
— Задержись на пять минут,— сказал Павлик,— Ты мне нужен. А вы чего ждете? — повернулся он к Рябинину.— Да, совсем забыл. Слушай, Рябинйн, будь другом. Сходи на динамитный склад, проверь подписи на взрывчатку. Там одна неразборчивая, похожа на подделку. Разберись, друг, и со склада мне позвони...
Павлик доверительно улыбнулся.
— Сейчас будет номер,— сказал он, когда Рябинйн вышел. Он подмигнул Угарову и снял трубку.— Дайте динамитный склад. Склад? Кто дежурит? Ты, Гальсков? Почему пускаешь на склад без пропуска? Как «не бывало»? Меня вчера пропустил. Чтобы это больше не повторялось. Мало что знаешь в лицо. Кто бы ни пришел, без пропуска за первую дверь не пускай. Хоть сам Бородин, хоть начальство твое — Рябинйн. Понял, Гальсков? Ну, все.
— Играешься,— сказал Угаров.— Зачем тебе это надо?
— Надоел он мне, Утконос. Распустил дежурных, понимаешь. Не динамитный склад, а овощехранилище...
— Ты ему здесь мог сказать.
— Ничего. Молодой. Пусть пробежится. Поцелует пробой и придет домой...
— Играешься,— повторил Стах.— А парень авторитет теряет. На осмотрах его матерят... Папиросы протаскивают, в стволе курят. Это уже порохом пахнет, а не овощами.
— Ладно, черт с ним.— Забазлаев помолчал.— Я тебя не за тем оставил.— Он опять помолчал. Достал пачку «Беломора» и протянул Угарову.— Слушай, тебе не кажется, что Серегу пора прижать? — сказал он.
— В каком смысле?
— Пусть кончает экспериментировать на нас. Сколько можно? Пора работать. Над нашим рудником все смеются. Пока мы давали двести тонн — еще туда-сюда. Теперь мы даем пятьсот. Протектора меняли-меняли и остались без углесосов. Вон пять гробов стоят. Гонять породу и делать опыты можно на поверхности. А Сергею что ни предложи, он все берет. О нас уже слава такая. Даже прозвище есть. Не шахта, а магазин «Новинки».
— С Величкиным говорил?
—- У него одна забота. Чтобы стойку не выдавило. С ним говорить бесполезно.— Павлик пожал плечами.— У него на этот счет теория есть. Он, мол, главный инженер и мыслит перспективно, а я — начальник шахты и живу одним днем. А мне, если хочешь знать, в глаза людям стыдно смотреть. Как будто чужой хлеб ем... Нам бы сейчас рекорд дать, Я прикидывал. Вытянем! Не знаю, как тебе, а мне это вот как надо!..
Угаров поднялся, подошел к карте. Это был оперативный план. Два ствола — главный и вспомогательный — делили пласт на восток и запад. Восток был густо иссечен подэтажами, печами — ходовым и для спуска пульпы, просеками. Запад имел иной вид. Здесь все еще работали робко. Как будто боясь оступиться. И даже линии на плане, казалось, проведены чьей-то робкой, неуверенной рукой.
Подошел Забазлаев и тоже смотрел план.
— Рано, Павлик,— сказал Угаров.— Рано давать рекорд. Какой может быть рекорд, когда на западе у нас очистные работы наступают на пятки подготовительным. Для рекорда нужен фронт работ, а где он у нас?
— Восток один управится,— сказал Забазлаев.— Если все бросить на восток.
— Рано, Павлик. Вытянем запад и дадим рекорд. Но сначала вытянем запад.
— Все вы заодно,— сказал Забазлаев.— Одна шайка-лейка. Зря я с вами связался. А мне предлагали шахту. Взял бы и был сам хозяин. Так нет, соблазнился. Пошел к Бородину. Вами же, сволочи, соблазнился. Друзья молодости, будь вы все неладны!..
Вернулся Рябинин. Вид у него был растерянный.
— Ну, как подписи? Порядок? — деловито осведомился Павлик.
— Гальсков не пустил меня на склад,— сказал Рябинин. Пухлые губы его дрожали.— С ума он сошел, что ли? Требует пропуск.— Рябинин переводил взгляд с Забазлаева на Угарова, как бы взывая к сочувствию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56