Потом занимался, а в 10 или 11 часов приходил ко мне или я к нему... После обеда ездили кататься. Он просил, чтобы поехали в сосновую или еловую рощу. Он любил после гуляния бродить по берегам Москвы-реки, заходил в купальню и купался. Любил смотреть, как загоняли скот домой. Это напоминает Малороссию...»
А вот как описывает брат Смирновой, Л. И. Арнольди, приехавший к сестре вместе с Гоголем, самое имение: «Подмосковная деревня, в которой мы поселились, очень понравилась Гоголю. Все время, которое мы там прожили, он был необыкновенно бодр, здоров и доволен. Дом прекрасной архитектуры, построенный по планам Растрелли, расположен на горе: два флигеля того же вкуса соединяются с домом галереями с цветами и деревьями; посреди дома круглая зала с обширным балконом, окруженным легкою колоннадою. Направо от дома стриженый французский сад с беседками... Налево английский парк с ручьями, гротами, мостиками и густой прохладной тенью...»
Арнольди пишет, что чтение глав, намечавшееся несколько раз, так и не состоялось.
Из всех трагедий, случавшихся в литературе, трагедия Гоголя самая пронзительная. Пропавшие рукописи Хемингуэя. Потерянная Николаем Островским рукопись книги «Рожденные бурей». Исчезнувшая без вести переписка Цветаевой и Пастернака... Забытая у извозчика рукопись Чернышевского «Что делать?» (возвращенная впоследствии за вознаграждение).
В трагедии Гоголя нет элемента случайности. Рукопись не просто сгорела. Она была сожжена, брошена в огонь рукой автора...
Не был ли это последний всплеск ясномыслия, отнявший все его силы?..
* * *
Несколько лет тому назад в Спасском случился пожар. Сгорела главная, срединная часть очаровательного дома. Сгорела «круглая зала с обширным балконом, окруженным легкою колоннадой...».
На месте залы вмонтировали бетонную кухню, дополнив ею проект Растрелли...
В то время в Спасском помещалась детская оздоровительная школа, сейчас — пионерский лагерь «Пламя». Название его печально связалось для многих с пожаром этого дома, так много видевшего на своем веку и не защищенного от огня и забвения.
Село напротив Спасского стоит до сих пор,— в древних летописях оно именуется Костянтиново. Вечерами пастухи выгоняют к реке колхозное стадо. Слышно мычанье коров, щелканье кнута. Село стоит среди полей. Когда поспевают хлеба, поля меняют цвет, становятся золотыми. За полями по горизонту ниткой тянется шоссе с телеграфными столбами и игрушечными издали автомобилями. Цела и церковь. Круглая, с колоннадой, построенная в стиле барокко. Купы деревьев скрывают от глаз колокольню, и с нашего берега она выглядит как ротонда. За ней, как во времена Гоголя, садится на закате багровое солнце.
В конторе лесничества висит карта лесов нашего района. Красные штрихи — сосна, голубые — береза, черные штрихи — липа, дуб, зеленые — осина... Густота цвета указывает класс, то есть возраст дерева. Деревья, как и люди, взрослеют и старятся не одновременно. Спелый возраст сосны — восемьдесят лет, а березы — пятьдесят. И плодоносят деревья по-разному. Сосна раз в два года, дуб — через восемь лет, осина — каждый год...
— Осина гнилосердцая,— говорит Ямашев. Звучит это как изысканное ругательство.
Какая выразительность в «лесном» языке! Сама природа учит этому. А как точно сказано о худом дереве, что оно растет морковкой, то есть сужаясь к вершине?!
— Докторов любит лес,— говорит Ямашев.— Он как-то на исполкоме сказал: чтобы вырастить дерево, нужно восемьдесят лет, а чтобы дурака вырастить — двадцать... Не прощает, когда лес губят!..
Девять лесных обходов, девять лесников. Кроме того, два техника-лесовода, помощник лесничего и сам лесничий. Этим людям доверено охранять и воссоздавать лес. «Рубки ухода», когда из леса удаляют больные деревья и те, что мешают росту ценных пород. И посев питомников. И противопожарная вспашка. И дополнение лесных культур новыми для этих мест...
А сбор шишек! Сто килограммов шишек дают один килограмм семян. Это уже зимой, с середины декабря до конца января...
— Плохо у нас с рабочей силой,— жалуется Ямашев.— В лесничество никто не идет. Зарплата небольшая. Высшая ставка у лесничего — девяносто пять рублей, низшая у лесника — шестьдесят... Ну как тут с химкомбинатом тягаться?.. Там ставки в три раза выше. В забросе пребываем. Все внимание сейчас сельскому хозяйству, а роль лесничества упала. Когда-то лесничий фигура была! А теперь что? Лошадок казенных и тех покормить нечем — не выделено места для косьбы! Зря! Академик Анучин говорит, что от лесхозов только бумаги растут, а лес — от лесничеств...
Нелегкое положение у Ямашева. Лес начинается в пригороде. Лесника, живущего в городской черте, не выручит даже хозяйственность. Пасеки не заведешь, скотину держать негде. Сезонника тоже привлечь нечем. Раньше нанимались работать за сено — теперь мало кто коров держит, за дрова — теперь всюду газ. Даже ,в поселке газ провели!.. Вот и вчера один лесник уволился.
— Лесопарковая зона опять без лесника! — говорит Ямашев.— А ведь она самая опасная в пожарном отношении!
Я разглядываю плакат на двери конторы: «Лес твой друг. Береги его!» После слов лесничего это звучит укором...
Наш лес. Лес, где нас ждут грибы на своих местах. Боровик в шляпе из коричневого бархата, подосиновик в кирпично-красном капоре, подберезовик в серой панамке, сыроежка в синем берете и скользкий, едва вылупившийся, масленок в желтом шлеме. Они нас ждут, а иногда говорят нам — «зайдите завтра!». Зато, возвращаясь с добычей, на вопрос, где мы набрали грибов, отвечаем загадочно, как подобает грибникам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34