Конечно, у Сашки мускулы больше. Во-первых, он в шестом классе, и, во-вторых, он мальчик. Кроме того, он занимается в спортивной школе, и ему ничего не стоит перевернуться на турнике подряд два раза. Турник во дворе есть. А рядом качели. Обычно они с Сашкой беседуют так: Сашка болтается на турнике, а Танька качается на качелях. И сейчас Танька раскачивается на качелях и поет на манер Робертино Лоретти:
— Шамай-ка! Шама-а-ай-ка!
Шамайка — это такая рыба. Есть рыбец, и есть шамай-ка. К приезду бабушки папа достал шамайку, и мама его даже поцеловала за это.
— Шамай-ка! — поет Танька, все выше подлетая на качелях.— Шама-а-айка!
Хорошо, когда солнце и ветер! И море за горами, пусть даже его не видно. Главное, знать, что оно есть.
— Шамай-ка! — поет Танька и поглядывает на Сашки-ны окна — он живет на третьем этаже.— Шама-а-айка!..
Сашка не заставляет себя ждать. Вот мелькает в окне за тонкой занавеской его курчавая голова, а спустя минуту Сашка выходит во двор. Он стоит у подъезда, насвистывая и спрятав руки в карманы, а потом ленивой походкой направляется к турнику.
— Привет! — говорит он и повисает на турнике.
— Привет,— отвечает Танька и раскачивается так, словно хочет достать до неба.
Они не виделись целых четыре дня. На Сашке новая голубая тенниска с белым воротником.
— Где пропадала? — спрашивает Сашка и выжимается на руках.
Руки у него уже успели загореть. Сашка быстро загорает. Летом он совсем черный. Танька раскачивается, придумывая, что бы соврать. Не скажешь ведь: «Мы уходили от папы».
— Я с мамой ездила. В командировку,— говорит она.
— Зачем? — спрашивает Сашка и опрокидывается вниз головой на вывернутых руках.
— Надо было,— говорит Танька, подлетая в небо. Она думает, что бы такое сочинить, если Сашка станет
расспрашивать. В командировках с мамой Танька действительно бывала, но давно. Когда была маленькая. Мама уходила по делам, а Танька оставалась в приемных учреждений, с красивыми секретаршами, и в заводских проходных, со стариками вахтерами в телогрейках или гимнастерках, смотря по времени года. Секретарши рассказывали ей сказки, вахтеры делали кораблики из газетной бумаги. От секретарш хорошо пахло духами, от вахтеров — табаком. Вот и все Танькины воспоминания о ее ранних командировках. С тех пор как Танька выросла, мама в командировки ее не берет.
— А еще мы встречали бабушку, из Минска,— говорит Танька.— Она у нас гостит. Сегодня мы с ней пойдем в парк...
— Старенькая бабушка? — интересуется Сашка, выворачиваясь на турнике.— Лет сто?
— Сам ты старенький,— возмущается Танька.— Вон погляди, она на балкон вышла...
Сашка выжимается на руках и разглядывает Танькину бабушку. Бабушка стоит на балконе, как на капитанском мостике. Прямая, высокая, с гордо поднятой головой и золотой косой, свернутой на затылке.
— Законная бабка,— оценивает Сашка.
— Она начальник цеха,— говорит Танька.— У себя на бисквитной фабрике.
— На бисквитной? — Сашка перебирает руками, передвигаясь на турнике от одного столба к другому и подергиваясь, как лягушка.— Вот небось поела за свою жизнь бисквитов...
— Она их не любит,— раскачиваясь, говорит Танька и машет бабушке.
Сашка выжимается на руках и ныряет вниз головой. Руки у Сашки худенькие, но сильные, тело легкое. Таньке приятно, что бабушка смотрит с балкона.
Потом, когда они обе принаряженные — бабушка в новом лиловом платье и шерстяном жакете, а Танька в белой кофточке и синей плиссированной юбке, из которой давно выросла,— шли к остановке троллейбуса, Танька все ждала, что бабушка спросит о Сашке, но бабушка молчала, только улыбалась, щуря на солнце серые глаза. Или говорила совсем не про то — про город, что ей здесь очень нравится, и про погоду — прямо лето, подумайте, в жакете жарко. В троллейбусе люди оглядывались на бабушкин белорусский говор, и Танька немножко стеснялась, пока какой-то дяденька не обратился к бабушке: «Вы, гражданочка, часом, не из Беларуси? Я гавару, моя землячка!»
Дяденька говорил так же, как бабушка,— «часом», «гавару». Они оба обрадовались и стали вспоминать свои края, бульбочку и липничек, и все в троллейбусе слушали и смеялись. Наконец земляк сошел, чуть не проехав свою остановку, а вскоре и они с бабушкой вышли. Бабушка была веселая и все приговаривала:
— Ты подумай, земляка встретила! И как это люди со своей земли уезжают? Конечно, ты еще малая это все понять. Что для человека значит родина... Ты с мое поживи на свете, испытай, сколько я испытала...
В парке пахло прелым прошлогодним листом и молодой травой. Каменные львы улыбались своим тайным мыслям. Доцветали, осыпаясь, кусты черемухи. Белый цвет ее ложился на воду небольшого пруда. В пруду плавали утки и лебеди, а по берегу, на другой стороне, разгуливали павлины. Вокруг пруда стояли скамейки. Они с бабушкой сели на одну из них и стали ждать, пока павлин распустит свой зеленый веер.
— Бабушка, тебе Сашка понравился? — спросила Танька.
— А что за Сашка?
— Ну, Сашка. Тот, что на турнике занимался. Ты же с балкона видела.
— Крутился там хулиган какой-то... Ты о них не думай, о хулиганах этих. Ты учись.
— Он не хулиган, бабушка.
— Все равно. Ты об этом не думай. Ты об уроках думай. Тебе ешчо рано думать про такие вешчи.
— Про какие, бабушка?
— Про хулиганов. Босяков этих. Сколько я их из дому гоняла, босяков этих, пока твоя мамочка выросла.
Бабушка только с виду строгая. А у самой глаза смеются, и лучики из глаз — веселые, озорные.
— Бабушка, расскажи про маму,— просит Танька.— Какая она была?
— Ой, внучушка, твоя мама таких мне коников выкидывала, что если все их рассказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24