Оставил только себе и Полоке... А самолет вылетал в одиннадцать сорок вечера... Так это догадки или нет?
Наташа даже не заметила, как оказалась совсем рядом с барьером. Как напружинился Юм, как щелочки его глаз чуть приоткрылись, а кулаки сжались, словно для удара...
Адвокат Юма встал, заслонив от Наташи своего подзащитного:
— Я настаиваю, что это косвенные улики, которые могут трактоваться...
Юм нашел это утоньшение в бетонной стене. Прокурорша. Испуг ее в первый день его не обманул, конечно, она испугалась не Юма. Но это неважно. Она женщина, человек, адвокат сказал, что у нее родился ребенок. И еще она честолюбива. В эту точку надо давить. Что из этого может выйти, он еще не придумал. Но всегда надо давить на самое больное.
Он специально стал подставляться, чтобы расслабить прокуроршу. Пусть себе тешится, что переломила процесс. Пусть эта мелочевка — Ванечка, Грузин, Мент и остальные отвернутся от него. Он своего часа дождется. Он снова стоит на низком старте.
Нужен только сигнал. И тогда все пойдет как по маслу. Он же видит, как смотрят в рот этой прокурорше. Видно, она у них важная птица. Если вовремя эту птичку подловить...
— Подсудимая Полока, скажите, что заставило вас участвовать в преступлениях?
— Меня заставили, — слабо отозвалась Женя.
— Как? Мы уже установили, что физического принуждения не было.
— А разве это самое главное? Мне пригрозили, если я откажусь, пострадают мои родные. Вы ведь тоже бы подумали о своем ребенке, если бы вам угрожали, правда? — прямо в глаза Наташе посмотрела Женя.
У Наташи внутри все похолодело.
— Знаете, когда угрожают родным, тут не до собственных амбиций... — хитро улыбнулась Женя.
— Насколько мне известно, у вас нет близких родных, — сдерживая дрожь, сказала Наташа.
— У меня даже мужа нет, — снова улыбнулась Женя.
— Но если бы вы заявили в милицию...
— На свободе всегда остаются друзья, — многозначительно произнесла Полока.
Хорошо, что судья объявила перерыв до завтрашнего дня. Наташа почувствовала, что больше не сможет сказать ни слова.
Следующий день начался с плохого известия.
С Ванечкой ночью произошел приступ, его срочно госпитализировали, но спасти не смогли. Он умер от прободения язвы.
Подсудимые смотрели на Наташу с мрачной ненавистью. Наташа и сама считала себя виноватой, хотя не раз обращалась к тюремному начальству с просьбой положить Стукалина в больницу. Но ведь дело не в этом. Наташе так хотелось пробудить в этих подонках хоть немного совести, а получилось, что она спровоцировала смерть.
Судебное разбирательство приближалось к концу. Были исследованы все эпизоды, опрошены свидетели, эксперты, зачитаны все документы и даны показания. Уточнялись кое-какие детали. И приближался для Наташи самый страшный миг, когда она должна будет потребовать у суда...
Нет, Наташа даже думать об этом не могла. Панический страх теперь перерос в постоянную тревогу. Она приходила домой, смотрела на свою дочь, на мужа, она разговаривала с людьми и все время думала: «Мне придется просить смерть...»
Так сложилось, что где-то в ноосфере или в Божьих промыслах пересеклись линии жизни Натальи Клюевой и семерых подсудимых. И это пересечение должно было стать роковым.
Он сидел в комнате, которая была по всем признакам похожа на обыкновенный начальственный кабинет, если бы не иконы в углу и светящаяся лампада под ними.
Увидел Наташу и встал.
— Здравствуйте, Наталья Михайловна.
— Здравствуйте...
— Если по делу — Андрей Олегович, если по душе — батюшка.
— Я попробую, — смутилась Наташа. — Батюшка...
Погостин был в рясе. Черное, облегающее фигуру одеяние, скромный крест на груди, волосы гладко зачесаны назад, очки в металлической оправе.
— Тогда пойдемте на улицу.
И Наташа послушно пошла за ним. Еще когда входила в кабинет, еще когда здоровалась, да даже и сейчас, можно было все перевести в дежурную беседу, дескать, как вы, что вы, погода, политика...
Наташа и шла сюда, уверенная, что не застанет Погостина, а если застанет, то о самом главном не спросит. Но все-таки шла, и все-таки к православному священнику. И все ее сомнения и ироничное отношение к христианству вдруг почудились ей эстетской брюзгливостью. Почему-то не к Графу пошла, почему-то забыла о богах на все случаи жизни, а почему-то об одном подумала...
— Я так и не покрестила дочь.
— Так у вас дочь родилась? — искренне обрадовался Погостин.
— Да, Инной назвали...
— Но вы ведь не за этим пришли, — тихо сказал священник.
— Почему... И за этим тоже.
Они присели на скамью во дворе. Людей не было. Уже вечерело, становилось прохладно.
— Ну так давайте покрестим. — Погостин вдруг коснулся ее руки: — У вас горе?
— Не знаю, — зябко повела плечами Наташа. —
Я не знаю... Я просто не знаю, что делать, батюшка...
— А что делать... Горем поделишься — оно меньше станет. Радостью поделишься — больше станет.
— Это не горе, Андрей Олегович. Это ужас какой-то... Вот вы мне скажите: как христианство относится к смерти?
— Вы ведь говорите не о смерти как таковой, — с легкой укоризной сказал Погостин. — Вы ведь о другом?
— Ну да! Да! Я же прокурор, вы знаете... И вот у меня сидят люди... И я должна просить для них смерти...
— Они грешники?
— Грешники? Да они подонки! Они убийцы... Они убивали детей даже!
— И что?
— Но они же люди.
— Вот вы и сами ответили. Они жили среди людей и людские законы нарушили, стало быть, судить их должен суд людской, по всей строгости.
— Это я понимаю! Это все верно... Но это же должна сделать я!
— Ох, милая вы моя Наталья Михайловна... Прелесть. Это называется «прелесть» в христианской иерархии искушений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101