А перед рассветом, когда замертво спал весь лагерь и ливень с ветром бушевал в окрестной степи, тройка беглецов, попадав на своих оседланных строевиков, покинула лагерь.
Решившись на побег, Федор сказал приятелям:
— Дорога у нас одна — к Салкыну.
— Будет ли прок-то?— усомнился Пашка Сучок.
— Попытка не пытка,— ответил Федор.
— А не податься ли нам в степь? Там на первых порах можно будет у тамыров укрыться. Есть у меня там на примете такие...— сказал Андрей Прахов.
— Нет, братцы. Без Салкына — я ни шагу. Да и уговор у нас был. Дескать, в случае чего — крой, мол, ко мне. Я, говорит, всегда тебя выручу,— сказал Федор.
И казаки, положившись на Федора, согласились с его резонными доводами, решившись на тайную встречу с Салкыном.
Совершив суточный марш,— день они провели, схоронившись с конями в дремучем сосновом бору,— беглецы на вторую же ночь достигли хутора Подснежного, расположенного в десяти верстах от родной станицы. Шли они переменным аллюром в стороне от торных дорог и трактов, по целинной глухой степи, в обход встречных сел и аулов. И только хутор Подснежный, где жила Даша Немирова, не мог Федор Бушуев обойти стороной и провел своих спутников по единственной его улице на рысях, не сбавляя аллюра. Ночь была темная — хоть глаз выколи. Но Федор, несколько приотстав от спутников, все же различил в темноте неясные очертания знакомого дома, в горнице которого горел свет. Придержав коня, Федор на секунду остановился около палисадника, густо заросшего кустами сирени и акацией. У него замерло сердце при взгляде на освещенное окно. Он привстал на стременах и затаил дыхание. Но как ни напрягал он свои по-орлиному зоркие глаза, ему ничего не удалось увидеть за наглухо закрытой занавеской. О, как дорого заплатил бы он сейчас, чтобы хоть на мгновение увидеть Дашу.
Но вот легкая, как крыло птицы, тень промелькнула за занавеской. Затем мелькнула поверх занавески обнаженная по локоть девичья рука. Огонь погас.
И Федор, пришпорив своего нервно подрагивающего строевика, поскакал во мглу вслед за своими спутниками.
За час до рассвета беглецы, спешившись на берегу озера, где стояла хлызовская мельница, оставили коней в камыше, связав их поводьями, а сами воровски прокрались к стоявшей на отлете саманной сторожке, где жил Салкын.
Спустя полчаса беглецы сидели у столика, заваленного книгами, с жадностью пили, обжигаясь, горячий чай, наскоро приготовленный расторопным хозяином. И Салкын, выслушав гостей, сказал после раздумья:
— Ну что ж. Никуда не денешься. Придется что-то придумывать, выручать из беды вас, товарищи...
Помолчали. Прислушались. Было тихо. Салкын сказал:
— Прежде всего надо припрятать до света ваших коней.
— Куда же?— спросил Федор с тревогой.
— Найдем куда,— успокоил его Салкын.
— А мы?
— Переднюете у меня. Хозяина, кстати, дома нет — шляется где-то по ярмаркам. Мельница на ремонте. Стало быть, посторонних здесь — ни души. Словом, вам повезло, ребята... Ложитесь и отсыпайтесь пока подобру-поздорову. Утро вечера мудренее.
И казаки, успокоившись, улеглись вповалку прямо на пол, на разостланное хозяином рядно.
Какие-то там минуты две-три они, увязая в нахлынувшем на них вязком и зыбком сне, бессвязно вполголоса переговаривались.
— Как-то теперь наш есаул?— вспомнил Федор о Стрепетове и глубоко вздохнул.
— Да-а, вот уж истинным был отцом он для нас с вами, братцы!— прошептал кто-то.
— Не говори, братец...— протянул сонным голосом Пашка Сучок.
— Спас он ведь нас, братцы, подбив на побег... Я в его верую!— утвердительно сказал Федор.
Они замолчали. Пережитое душевное потрясение, бессонная ночь накануне и наконец этот сумасшедший марш сквозь ночную мглу, когда каждую секунду ждали они погони,— все это было теперь уже позади. И бегле-
цы, впервые за эти сутки почувствовав нечеловеческую усталость, тотчас же заснули как убитые.
...Разбуженные на рассвете вооруженным отрядом одностаничников, казаки долго не могли понять, где они и что с ними. И только увидев пристава Касторова, брезгливо роющегося в книжках Салкына, они наконец пришли в себя и все поняли — круг замкнулся.
Беглых казаков, арестованных в сторожке Салкына, временно заточили вместе с приютившим их хозяином в каталажке станичного правления, где кроме них сидело несколько казахов во главе с Садвакасом.
В камере было тесно и душно. Избитый казаками Садвакас, страдая от боли, сидел часами неподвижно в углу и, обхватив руками бритую голову, глухо стонал или шептал слова какой-то молитвы.
— Да замолчи ты, ради Христа, азиат. Дай покою. Не выматывай душу,— раздраженно ворчал Федор.
Садвакас умолкал на минуту. И Федор, участливо тронув его за руку, спрашивал по-казахски:
— Ну как, тамыр, очень больно?
— Уй-баяй, все тело горит,— отвечал Садвакас, покачиваясь, как маятник, из стороны в сторону.
— Да, здорово они тебя, подлецы, отсоборовали, а за што — одному богу известно.
— Вот именно, одному богу,— говорил Салкын.
Умолкнув, арестованные тупо смотрели в пропитанную духотой мглу, отдаваясь невеселым размышлениям о будущем. Федор отлично понимал, что следственная комиссия докопается до прямых виновников убийства сотника и что ничего, кроме расстрела, его в таком случае впереди не ждет. Но, понимая это, он не заводил об этом разговора с Салкыном. Им овладело какое-то равнодушие ко всему на свете. И даже Даша стала теперь для него какой-то чужой, отрешенной. Все было кончено для него. Он это знал. И, как ни странно, ему хотелось сейчас одного: скорейшей расплаты.
От одного из казахов, втолкнутого в камеру вместе с бушуевским работником Максимом, арестованные наслышались о том, что творилось сейчас в окрестных аулах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153