отшельники и юродивые, блаженные странники и полусумасшедшие пророки — предсказатели будущего. Что, окружив царицу, они, предводимые тобольским конокрадом, стали влиять на безвольного царя, а в канун мировой войны — и на всю внутреннюю и внешнюю политику России. И если между 1900 и 1914 годами имя «царского лампадника»— таков был придворный титул Распутина — приобрело широкую известность только в кругах так называемого высшего света и разговоры о похождениях Распутина дальше великосветских салонов не выходили, то в начале 1916 года о «царском лампаднике» заговорили во всех кругах, а слухи о его пьяных дебошах и оргиях начали проникать, несмотря на жестокую цензуру, даже в печать. О деятельности Распутина было сделано несколько запросов в Государственной думе, и Родзянко, председатель ее, имел в результате этого несколько бесплодных аудиенций у царя. Однако в народе, а тем более в далеких отсюда станицах на Горькой линии, ни о Распутине, ни о связанных с ним придворных интригах ничего в это время еще не знали. Вот почему разговор захмелевших гвардейцев и поразил Егора Павловича, и лишил его душевного равновесия.
Покончив с пиром, гвардейцы разбрелись по казарме. Было уже далеко за полночь. В казарме стояла могильная тишина. Все спали. Клевал носом и притулившийся около дверей на табуретке дневальный.
И только один Егор Павлович Бушуев не в силах был сомкнуть воспаленных глаз. Уже невнятно синел за окнами рассвет и слышен был приглушенный гул пробуждающейся столицы, а Егор Павлович продолжал ворочаться с боку на бок и вздыхать. Заметив проснувшегося раньше всех трубача Макара Таранова, старик не удержался и спросил:
— Слушай-ка, племянник, ты помнишь, что вы вчера про императорский двор буровили?
— А-а...— скучно зевнув, протянул нараспев Макар.— Припоминаю, конечно.
— Дак вы это как — не шутейно?
— Хе-хе. Чудной ты, дядя. Какие же могут быть шутки?
— Не верю я этому, Макар,— угрюмо сказал старик.
— Дело твое, дядя...
— Душа моя таких слов не принимат,— сказал после некоторого молчания Егор Павлович.
— Понимаю, што душа твоя не принимат. Не спорую, дядя. Знаю, не сладко тебе на старости лет слушать про государь императора такие речи. Да што ж тут поделать? На правду глаз закрывать не приходится. Мы и сами иной раз глазам своим тут не верили. А потом — ничего. Пообтерлись, пообвыклись. И все это нам теперь не в диковинку. Поживешь вот ты в Петрограде, дядя, и ты много поймешь, много увидишь.
— Ох, не знаю, Макар...
— Ручаюсь, дядя,— убежденно и коротко заключил Макар, трезво и пристально посмотрев на поникшего в горьком раздумье дядю.
Спустя три недели в полку стало известно, что в связи с успехами 8-й армии Брусилова на юго-западном фронте в Петрограде предстоит, согласно воле царя, при участии всей царской свиты молебствие о даровании побед. Был слух, что молебствие должно состояться на Марсовом поле. Прослышав об этом, Макар Таранов сказал Егору Павловичу:
— Вот куды вам надо с Лукой во что бы то ни стало пробраться. Это самый подходящий случай для подачи прошения в личные руки царя.
— Што ты, Макар! На таком-то миру?!— испуганно воскликнул Егор Павлович.
— Вот в том-то и дело, что на миру. Цари это любят, дядя.
— Што — это?
— Ну, вот эту самую музыку — монаршью милость у всех на виду оказывать. Сам понимать, дядя, ежли ты, скажем, простой казак, на глазах у всех осмелишься подойти к царской ложе и протянуть государю свою челобитную, неловко же будет ему отказаться и не принять от тебя прошение.
— Это, может, и так, племянник. Да ведь на таком-то миру и оробеть, стушеваться перед государем недолго.
— А ты не робей. Не тушуйся, коли на то рискнул.
— Не знаю. Боязно мне, Макар, что-то...— признался Егор Павлович.
— Ну, волков бояться — в лес не ходить. Да и не таков ты, дядя, чтобы робеть. Дело твое, конешно. Только я бы на вашем месте таким случаем не попустился.
— Легко сказать — не попустился. А попробуй сунься, дак туды нашего брата ишо не скоро и допустят.
— Ну, насчет допуску — ерунда. Допуск туды вполне слободный. Правда, билеты громадного капиталу стоят. Не поверишь, за само никудышное место надо такие деньги выложить, что можно бы пару меринов с упряжкой справить. Понятно, что нашей нации такая охальщина, конешно, не по карману. А потому там, на этих трибунах, во время молебствий и парадов скрозь одна высшая знать находится — графья да графини друг на друге сидят. Да вам на этих ярусах и делать с Лукой будет нечего.
— Это пошто?
— А по то, што С ярусов вам потом до царской ложи никак не добраться. Правда, зрить будете оттудова все ясно, как на ладони, а к царю не подступишься. Вот ежли бы вы с Лукой особый ярлык, с голубым кантиком, достали — это было бы да!
— Это што за ярлык?
— Пропуск такой. За личной подписью придворного обер-церемониймейстера барона Корфа. С таким ярлыком тебя куды хошь пропустят. Это — раз. А потом, заметь, што прохождение войск по церемониальному маршу откроют две казачьих сотни нашего полка, а две будут нести караул у царской ложи — это два. И ежли, на ваше счастье, попадет в караул наша сотня, то тут уж царь от нас не уйдет — это три. Мы ить тогда из любой беды вас выручим. Видал!
— Все это ловко, племянник, придумано. Только через каку путь мы ярлык добудем?— спросил, помолчав, Егор Павлович.
— Путь одна. Через командира нашей сотки есаула Булгакова. Если он захочет — тяп-ляп, да и клетка. Он это может.
А через день после этого разговора старик был вызван вместе с Лукой к Булгакову. Булгаков встретил станичников довольно радушно и приветливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153